Киномания

— Насколько мне известно, он в течение нескольких лет пытался снять собственный фильм. Главным образом в Европе. Судя по всему, без особого успеха. А то, что он успел снять, пропало, когда в Европе началась война. Для него это было большим ударом. Касл, кажется, ездил в Европу, когда нуждался в деньгах. К сожалению, наш орден в то время не мог ему выделить сколь-нибудь существенных средств. Мы потеряли многое за время войны, включая и приют, в котором он воспитывался. Каслу приходилось браться за довольно сомнительные постановки. Шпионские триллеры и тому подобное. Его это очень расстраивало. Боюсь, и на нас он злился за нашу скупость. В тот единственный раз, когда я его видел, он пикировался с братом Маркионом ^{310}, который тогда здесь директорствовал. Это был мучительный разговор. Вскоре после этого, как нам стало известно, он пытался вернуться в Европу — в Швейцарию, — чтобы обратиться к более высоким властям. Как вам известно, его корабль пропал в море. Был торпедирован, — Он тяжело вздохнул, — Может быть, для него это и к лучшему, что так все кончилось. Не думаю, что наши люди в Цюрихе отнеслись бы к его просьбе с большим вниманием.

— И в конце концов орден от него отрекся.

— Я бы сказал, что это Касл от нас отрекся. И не в конце, а за много лет до этого. Со времени своего приезда в Америку. То, как с ним носились вначале, — это его погубило. И его работы тоже соответственно пострадали.

— И, несмотря на это, Саймон Данкл им восхищается.

Брат Юстин задумчиво кивнул.

— Да, это правда. И конечно же, даже в худших работах Касла есть чем восхищаться — если говорить о чисто технической стороне дела. Вы и сами пишете об этом в вашей работе. Саймон все еще молод. Возможно, увлечение Каслом — это какая-то фаза в его развитии, возможно, он переболеет этим влиянием, как и другими. Я надеюсь, он создаст работы гораздо более тонкие, чем смог Касл.

Мне в голову пришел интересный вопрос.

— Если бы это зависело от вас, брат Юстин, то чье влияние на Саймона вы бы приветствовали больше всего? Если говорить о режиссерах?

Некоторое время он обдумывал ответ.

— Возможно, Ренуара. Или Дрейера. Кокто. Просто это мои любимцы.

Я позволил ему увидеть мое удивление.

— Вы считаете, что работы Саймона в какой-то мере похожи на их фильмы? Вы не можете не чувствовать огромной разницы…

— Стилистически — конечно, — быстро сказал он, — Но я имею в виду прямоту его работы. Да, прямоту.

Я видел, что он абсолютно искренен. Он считал, что у картин Жана Ренуара есть что-то общее с «Бойней быстрого питания» и «Тревогой насекомых». Он называл это «прямота».

Студия Саймона Данкла размещалась в старом, ветхом сарае, который освободили от всего лишнего и перепланировали. Судя по тому, что я увидел мельком, студия была превосходно оснащена и, пусть небольшая, могла дать сто очков вперед многим из тех, что я видел в университетских городках. Одно было очевидно: имея такое оборудование, можно снимать гораздо профессиональнее, чем снимал — насколько я видел — Данкл. А это привело меня к выводу, что стилистика его фильмов (небрежность, ощущение того, что все это сделано на скорую руку) далеко не случайна, что он тщательно оттачивал ее для своей молодежной аудитории. Данклу требовалось то, что Шарки называл «гаражный прикид» — примитивная поверхность, дававшая ему доступ к незрелым умам, которые, смеясь, опрокидывали все установленные эстетические стандарты.

Нас провели в просмотровую, примыкающую к одной из съемочных площадок. Помещение было неплохо обставлено — толстый ковер и обитые плюшем сиденья. В среднем проходе сидела группка молодых людей. Найти среди них Саймона было совсем не трудно — невысокого роста, худощавый, с копной совершенно белых волос и лицом, словно бы в клоунской пудре. Розовых глаз, однако, я не увидел. Хотя в помещении и царил полумрак, на нем были темные очки. По предположениям Шарки, Саймону было лет восемнадцать, но я вполне бы дал ему и двенадцать. Когда он поднялся и протянул для пожатия вялую влажную руку, росту в нем оказалось не больше пяти футов. Он производил впечатление неразвитого, мелкого мальчишки с врожденным западением яичек.

Брат Юстин представил нас. Саймон ответил на мое «здравствуйте», жестоко заикаясь, его скуластый рот дробил слова почти до полной неразборчивости.

— Я р-р-р-ад-д-д, чт-т-то вы с-с-с… — Он сдался и рухнул на свой стул, словно не в силах преодолеть смущение, потом что-то вытащил из кармана рубашки — помятую коробочку, белую с зеленым. Он нырнул в нее пальцами — один, два, три раза, его рука что-то быстро забрасывала в рот. Я увидел, что пальцы и губы у него испачканы шоколадом, — Смогли прийти, — закончил он. На нижних зубах у него появилась коричневатая пленка. Момент казался вполне подходящий, и я с извиняющейся улыбкой протянул ему бумажный пакетик.

— Дон мне сказал, что вы их любите.

Он заглянул в пакетик, его лицо засияло искренним удовольствием.

— Ой, ма, М-м-м-м…