Киномания

Каждый год венецианское окно Чипси меняло цвет, что была призвано указывать на художественный рост постановщика. Так у нас были «Венецианская бирюза», за ней — «Венецианский янтарь», за ним — «Венецианское золото». Чипси настаивал, что с каждым очередным выпуском границы искусства кино раздвигались все дальше в творческую неизвестность. Он мог бесконечно рассуждать о символическом значении жалюзи, курицы, ванны, действия, которое происходит за жалюзи, в противоположность действию, которое мы видим, когда жалюзи поднимаются. Никому не удавалось обнаружить так называемое «развитие», которое, как утверждал Чипси, наблюдается от серии к серии, разве что каждая последующая серия была длиннее предыдущей. Добравшись до «Венецианского лилового», мы перевалили четырехчасовой рубеж; это время включало и девяносто минут концовки, во время которой мы видели жалюзи и ничего, кроме жалюзи, а на звуковой дорожке — похотливые смешки и кряканье. У Чипси было что сказать насчет полутора заключительных часов. «Вы же чувствуете атмосферу тайны. Она восходит непосредственно к Египту, Древнему Египту. Храмовые покровы, культ Исиды, всякое такое. У меня явно Египетский период».

Фильмы Чипси посылались на восток для показа в Нью-Йорке, в быстрорастущей сети кинотеатров андерграунда, где им давали высокую оценку любители полуночного кино. Журнал «Культура кино» первым ввел термин «Бодлеровский кинематограф» — специальная полочка, на которую можно положить Венецианскую серию. Но «Венецианскому лиловому» было суждено в тот год отойти на второй план — его превзошел еще более смелый декадентский опус: «Существа огненные» Джека Смита, который был назван первым фильмом, демонстрировавшим полную мужскую наготу (вид спереди). «Пенис-шоу», по словам его ревностных поклонников. Вообще-то эти эротические откровения мелькали в коротеньком монтажном кадре, до и после которого шло некое импровизированное кривляние — этому действу нью-йоркские интеллектуалы придали некое критическое достоинство, прозвав его «гомосекс». «Существа огненные» по своему бесстыдству тянули на высокийгомосекс; сей фильм имел некоторый succ`ess de scandale [13]; полиция как могла участвовала в рекламе, устроив несколько хорошо освещавшихся облав, в ходе которых лента была конфискована, а владельцы кинотеатра тут же арестованы. Случилось это на премьере «Существ огненных» в Лос-Анджелесе. В результате Чипси воспрянул духом — он был исполнен решимости не пропустить на первое место Смита, одного из старых своих конкурентов, претендовавших на часть внимания и аплодисментов. Чипси тут же заявил, что готов в следующем опусе «идти до конца». Следующим и был «Венецианский пурпур».

Незадолго до премьерного показа на фестивале в «Классик» мы с Клер побывали на предварительном просмотре. Час спустя после начала фильма жалюзи открылись, чтобы зрители увидели главный эпизод. В кадре оказалась фигура, с головы до пят завернутая в алюминиевую фольгу. По залу прокатился восторженный шепот: это был Чипси — сам режиссер-постановщик. Фигура приглушенным голосом произносила монолог — стенания по поводу того, что ему так никогда и не было позволено разучить румбу, ну почему его мать была так жестока? У него было такое же право выучить румбу, как и у всех остальных, разве нет? Он знал, что мог бы танцевать румбу, мог бы делать это не хуже Риты Хейворт ^{88}, но к тому времени, когда он разучил румбу, все уже танцевали самбу. Когда теперь у него будет возможность станцевать румбу? Где же ты был, Ксавьер Кугат ^{89}? Где же теперь румба прошлых лет? И все это на фоне негромкой музыки. Какой? Да какой же еще — дерганой румбы.

Наконец Чипси и в самом деле начал танцевать румбу. Долгие минуты этого танца, завершающиеся смелой кульминацией, во время которой он сбрасывал фольгу, прикрывавшую его пах, обнажая все. Несколько живописных секунд крупного плана, и жалюзи опустились. Со всех сторон аплодисменты и шепот.

После этого — после еще двух часов «Венецианского пурпура» — мы с Клер натолкнулись на Чипси, который растолковывал фильм группе восторженных почитателей. Он разглагольствовал о глубинном, экзистенциальном значении румбы и долге его, художника, перед великим Кугатом. Клер прервала его вопросом:

— А скажи-ка, в этом замечательном эпизоде с румбой что это там в конце торчало сквозь тоненькую фольгу?

Чипси, вздрогнув, ответил:

— Это же был я, Кларисса. Какой я есть — настоящий, и все во мне настоящее.

— Ах так, — сказала Клер, — А мне показалось, это был член. Только какой-то маленький.

Это был один из немногих ударов, которые достигли цели.

— Ладно, посмотрим, что ты скажешь, когда увидишь «Существа огненные», моя дорогая. Мойнаходится на обозрении четырьмя секундами дольше.