Киномания

– В большинстве случаев этого достаточно. Мой метод не требует исчерпывающего просмотра. Напротив, чем меньше фильмов, тем лучше. Главное – качество, а не количество. Реально то, что скрыто. По единственному кадру можно реконструировать всю работу режиссера. Но Касл – исключение. В данном случае мне пришлось провести более обширные исследования. Два фильма.

– Насколько я понимаю, нейросемиология – это что-то вроде теории авторского кинематографа? – Я говорил наугад, пытаясь поддержать разговор, чтобы потом можно было направить его в нужное мне русло.

Сен-Сир презрительно ухмыльнулся во все лицо.

– Ничуть! Все как раз наоборот. Мы исходим из убеждения, что любое человеческое вмешательство в кино несущественно. Этот медиум автономен.

– Понимаю.

Я ничего не понимал, но мне нужно было продолжать разговор. Это оказалось непросто, поскольку Сен-Сир удостаивал меня лишь малой доли своего внимания, стряхивая в мою сторону со стола крошки ответов и не переставая держать речь перед тремя своими студентами-мужчинами, которые на меня вообще не обращали внимания. Они обменивались какими-то бумажками, похожими на компьютерные распечатки, а то, что они при этом говорили, для меня было тайной за семью печатями. В какой-то момент Сен-Сир продемонстрировал мне одну из этих таинственных бумажек и сказал, не рассчитывая, впрочем, на мое понимание:

– Это будущее теории кино.

Я благодарно улыбнулся. Он улыбнулся в ответ, а потом опять занялся своими студентами. Тут я заметил, что девушка тоже не допускается к их разговору. Казалось, ее это мало волнует. Пока другие болтали, она сидела, устремляя безучастный взгляд то в свою чашку кофе, то на дым своей сигареты, то на проезжающие машины. Наконец взгляд ее устремился на меня, и последовал вопрос:

– Так вы из Лос-Анджелесского университета?

– Да, из Лос-Анджелесского. Я занимаюсь исследованием творчества Макса Касла. – Я пододвинул к ней мою брошюрку.

– Да, – сказала она. – Я видела.

– Ну, это всего лишь брошюрка.

– Такие историко-эстетические исследования все еще проводятся в США?

– Да. А здесь?

– Нет-нет. У нас это в прошлом. Виктор открыл новые горизонты, – Это изречение прозвучало как заученная религиозная догма.

Она была милой и приятной – стройная, светловолосая, с тонкими чертами и большими водянисто-голубыми глазами. Я жалел, что оставил себе слишком мало времени и у меня не было возможности пошляться по кафешкам с разными людьми (с девушками) вроде нее. Куда там. Тяжелая близость Сен-Сира была как черная туча над городом, грозящая вот-вот пролиться на меня (и только на меня) убийственным потоком. Ведь в конечном счете он знал кое-что такое, что могло свести на нет значение моей работы. Ухо у него, похоже, было постоянно настроено на звук собственного имени. Услышав замечание девушки, он тут же отреагировал, издав очередную папскую буллу.

– Не пройдет и десяти лет, как киноведение и кинокритика канут в небытие, – заявил он, напустив на себя усталое, но непререкаемо авторитетное выражение. – Они отомрут, как всякие средневековые глупости. Кинематограф станет вспомогательной дисциплиной по отношению к нейропсихологии. С одной стороны, будут вестись работы по изучению аппарата, а с другой – по изучению оптического восприятия и анатомии мозга. Между ними не будет ничего. Из всех видов искусства кино обречено на всеобщее объективное постижение. Такова его судьба как ярчайшего культурного артефакта буржуазного общества – оно будет поглощено собственной технологией.

Я ничего из этого не понимал, но мрачно и в полном согласии кивал с выражением «да, несомненно».

– Но почему вы решили сосредоточиться именно на работах Касла? – спросил я.

– Потому что Касл единственный из всех режиссеров осознал феноменологическую сущность фильма. Во всей истории кинематографа только он и Лефевр так глубоко понимали технологию. И, конечно, Лепренс.

Лепренса я знал. Лефевра – нет. Я продолжал, притворившись, что мне все ясно.

– У меня особый интерес к скрытым эффектам, которые вы упоминаете в своей работе. Я сам открыл некоторые из них, но я…

Сен-Сир нетерпеливо отмахнулся – презрительно-раздраженный жест в мою сторону. Студенты ухмылялись с понимающим видом.

– Трюки. На самом деле они не имеют никакого значения. Да, это забавно. Касл умел развлекать публику. Но все это находится в области содержания. Абсолютная бессмыслица.

Я осмелился возразить:

– Мне показались, что эти эффекты оказывают сильное воздействие. Публика словно…

– Эти трюки – то, что называется «ни то, ни се». Раздражитель чисто эстетического свойства, который только отвлекает от глубинного анализа.

Я чувствовал себя как школьник, на уроке физике рассказывающий Эйнштейну о своем открытии замечательных свойств маятника. И тем не менее одно из утверждений Сен-Сира заставило меня согласиться с ним.

– Да, я почувствовал, что в фильмах Касла есть что-то еще, нечто более глубокое, происходящее… под трюками.

– Конечно же. Невральная диалектика. – Он вставил сию фразу в разговор, словно это была лакмусовая бумажка.

– О да, – сказал я, понятия не имея, что он имеет в виду.