Киномания

Он снова включил проектор, но на сей раз расфокусировал его, и потому изображение, достигавшее экрана, являло собой размытые движущиеся тени. Несколько мгновений я тупо разглядывал плохо различимый световой квадрат. Что я должен был тут увидеть? Моя растерянность вызвала у Сен-Сира злобное удовлетворение. Неужели он хотел выставить меня дураком? Нет, я был уверен, это не входило в его намерения. Хотя он и говорил насмешливым тоном, в его словах слышалась эмоциональность, свидетельствовавшая о несомненной искренности. Более того, на лицах присутствующих не было и намека на издевку – полнейшая серьезность.

– Но тут же ничего нет, – сказал я наконец, намеренно подставляясь – теперь он мог выставить перед всеми мое невежество.

– Ничего? А как же свет, профессор? – возразил Сен-Сир, – Двигающийся свет. Разве не в этом сущность кинематографа? А теперь, если замедлить перемотку, вот так, – он уменьшил скорость, – то что мы имеем?

Как и следовало ожидать, когда скорость пленки упала ниже частоты слияния, размытый квадрат на стене стал пропадать на доли секунды и мигать. Наконец, когда скорость упала ниже критической, стала видна работа затвора, который перекрывал луч света через определенные ритмичные интервалы, словно проекционную лампу включали и выключали вручную. Он мигал.

– Включено – выключено, включено – выключено, – сказал Сен-Сир, хотя это и так было очевидно. Les flicks. Объективное сообщение с пленки. Оно присутствует всегда, даже когда глаз его не воспринимает.

Он помолчал, чтобы убедиться, понял ли я его мысль.

– Но что это за сообщение? – спросил я. – Это всего лишь мигающий свет.

– Да. Пульсация. Плюс-минус. Темно – светло. «Включено» против «выключено». Свет против темноты. Диалектическая структура, профессор Гейтс. Сообщение настолько простое, что его воспримет тот зачаточный мозг, который остался у нас со времен динозавров. Материальная основа диалектики – это спинной мозг. Механизм проекции объективно корреспондирует с этим. Здесь – машина, там – кора сетчатки. Технология, анатомия. Все остальное не имеет значения. Крутим ли мы фильм назад или вперед – не имеет значения, – Он снова помолчал, на этот раз наклонился поближе ко мне, чтобы видеть мое лицо, – Свет – он ведь вас утомляет, правда?

И в самом деле, постоянное мигание действовало мне на нервы.

– Да, – сказал я. – Это и правда раздражает.

– Потому что вы боретесь против гипноза. Пульсация слишком очевидна. Вы пытаетесь уберечься от ее воздействия. Но вот теперь… – Он ускорил перемотку, вернул фокусировку, размытое изображение на экране приобрело резкость. Снова появились фигуры в еще одном эпизоде из касловского фильма; на этот раз девушка медленно раздевалась в ритме шимми. Этот фрагмент был в еще более плохом состоянии – изображение мутное, почти неразборчивое, но я не сомневался, что вижу танцующую Луизу Брукс – именно из-за этого танца картину и запретили. И я прекрасно понимал почему. Сен-Сир, отметив мой внимательный взгляд, продолжил: – А вот теперь вы не боретесь. Вы смотрите кино. А это очень легко, очень приятно. Что мы тут имеем? Сексуальная дамочка танцует сексуальный танец. От этого вы уже не пытаетесь уберечься, вы заглатываете наживку. Но пульсация никуда не делась. Она входит в ваше сознание, так сказать, через тайную дверь, да?

Фильм закончился, но катушка продолжала вращаться, и свободный конец пленки шумно хлестал по прибору. Сен-Сир выключил проектор. Еще через секунду зажегся свет. Я повернулся, чтобы задать ему вопрос, много вопросов – они теснились у меня в голове.

Сен-Сир, явно довольный тем недоумением, в которое привел меня, взмахом руки призвал меня к молчанию.

– Мы еще поговорим, – сказал он и позволил толпе восторженных студентов окружить его. Вернулся он через два часа, но и тогда я не смог сформулировать ни одного вопроса, который отважился бы задать. Все, что приходило мне в голову, казалось слишком наивным и глупым. Но Сен-Сир был расположен поразглагольствовать, и мои вопросы ему не требовались. После долгого вечера, полного вина и лести, он, казалось, был готов расслабиться с прибившимся к нему слабоумным американцем. К трем часам ночи двое из его лучших студентов все еще были здесь. Жанет устроилась на полу рядом с учителем, который рухнул в кожаное кресло.

– Изучайте гипноз, профессор, – посоветовал он мне. – Это вторая важнейшая проблема кинематографа, как и политики.

– Вы считаете, что кино – это форма гипноза?