Киномания

Снаружи церковь казалась огромной неосвещенной пещерой. Но когда мы прошли через внушительный каменный портал, я буквально отпрянул назад – мне показалось, что внутри бушует пожар. В помещении церкви плясали тени. Они вращались и вихрились на стенах и потолке. Эффект, производимый простейшими средствами, был впечатляющим. Вдоль стен располагались ряды маленьких свечей. Над каждой свечкой помещался вращающийся металлический кружок; в середине его были нарезаны и соответствующим образом загнуты ребрышки, образующие что-то вроде лопастей. Когда тепло, поднимающееся от свечей, попадало на лопасти, кружок медленно вращался, а на стенах начиналась головокружительная пляска света и тени. Эффект был настолько сильным, что я почти забыл о внутреннем украшении церкви – витражах и нескольких барельефах вдоль боковых проходов. Вглядываясь сквозь пульсирующую темноту, я увидел, что тема всех сюжетов одна и та же – самые жестокие зверства: сжигание на костре, обезглавливание, распятие, сажание на кол. Остановившись под окном, витраж которого живописал жуткую сцену расчленения, я отважился на замечание.

– Мрачновато для школы.

– Это мученики нашей церкви, – объяснил доктор Бикс, но больше ничего не добавил. Единственной вещью в церкви, сюжетно не связанной с кровопролитием, была большая фреска за алтарем. Я подошел поближе, как только обратил на нее внимание. Как и все в церкви, фреска оживала в мерцании свечных огней.

На переднем плане находились трое бородатых стариков – они стояли на коленях в молитве, закатив глаза к небесам. В верхней части картины парила темная, окруженная сиянием птица, которая распростерла свои крылья над тремя старцами, словно защищая их. Лучи света от груди птицы устремлялись вниз – к головам трех молящихся. Между ними и птицей в воздухе плавала женщина. Ее тело в нескромных местах покрывала полупрозрачная ткань, но и при этом оно казалось слишком чувственно-откровенным для религиозной картины. В высоко поднятой правой руке, указующей на птицу, женщина держала сверкающий меч с насаженным на него кровавым сердцем.

Фреска потемнела от времени, детали терялись в пляшущем свете часовни. Но и того, что я видел, было достаточно. Недолго думая, я выпалил:

– Я уже видел это.

Доктор Бикс смерил меня скептическим взглядом.

– Вряд ли. Мы никогда не позволяли ее воспроизводить.

– Но я видел. Макс Касл перед смертью сделал набросок этой картины. Этот набросок лежит в моем университетском кабинете. Он хотел использовать эту сцену в «Мальтийском соколе».

– Вот как! – В голосе доктора Бикса послышалось волнение. – Но как он мог это сделать?

– Я толком не знаю. Думаю, он хотел ее воспроизвести в виде своего рода ретроспективы. Мне точно известно, что он пытался заинтересовать этим режиссера Джона Хьюстона – убедить его вставить эту картину в фильм. Хьюстону эта идея не понравилась.

– Мистер Хьюстон сделал правильный выбор. Какое отношение это произведение искусства могло иметь к безвкусной детективной истории?

– Может быть, оно было связано с птицей. Ведь это же сокол, правда?

Доктор Бикс нехотя ответил.

– Ворон. Символ нашей веры.

Он явно пытался увести меня от фрески и из часовни, но я продолжал изучать изображение.

– А кто эти трое?

– Трое святых нашей церкви.

– А их имена мне ничего не скажут?

– Вряд ли. Они известны как Уцелевшие Святые. Центральная фигура – это Святой Арно.

Признаюсь, это имя мне было незнакомо. Глядя на фреску внимательнее, я увидел, что она отнюдь не дышит спокойствием, как мне показалось сначала. Как и все произведения искусства в часовне, она содержала сцены насилия и страданий. Трое святых стояли на бурном фоне гор и долин, где бушевала непогода. У этого ландшафта было что-то мрачное и судорожное, свойственное холстам Эль Греко. Качество похуже, но ощущение возникало такое же тревожное. Наверху сверкала молния, а вдалеке виднелись крохотные изображения городков – около дюжины их были разбросаны здесь и там среди зубчатых горных вершин; все они объяты пламенем, люди выбегают из домов, их преследуют всадники с мечами и факелами.

Мне захотелось узнать побольше об этой сцене, но у себя за спиной я почти физически ощущал раздражение доктора Бикса. Оно говорило мне, что мое время истекает. Я выбрал вопрос, который интересовал меня более всего.

– А женщина? Кто она?

Он тяжело вздохнул.

– Чтобы объяснить вам иконографию нашей веры, профессор Гейтс, потребовалось бы слишком много времени. Вас удовлетворит, если я вам скажу, что она символизирует Софию, божественную мудрость?

– А меч?

– Лезвие знания – убийственное и просветляющее.

Я не понял, что он имеет в виду, но, поскольку терять мне было уже нечего, рискнул задать дерзкий вопрос.

– А какова была бы символика, если бы женщина и птица были изображены, – я быстро перебрал свой словарь эвфемизмов, – в позе сексуального соития, – Доктор Бикс, казалось, не понял, и я добавил: – Если бы они занимались любовью.

Он усмехнулся – на лице выражение отвращения.

– Я понятия не имею, о чем вы говорите. Это что – герр Кастелл сделал такой набросок?