Киномания

Я помнил слова Клер: «Если оно когда-нибудь выйдет на свободу, то я нам не завидую». Но оно уже вышло на свободу – атака на стандарты, крестовый поход против качества; вовсе не поток, разграбление и бесчинства вроде тех, что учинил Атилла со своими гуннами, а написание бестселлеров, определение десяти лучших пластинок, показ фильмов на Мейн-стрит. Слияния. Поглощения. Все шито-крыто. Линда Лавлейс^{289} выступала в студенческих городках. Кеннет Энгер выиграл грант фордовского фонда. Чипси Голденстоун посещал ток-шоу.

Мир старался вовсю, чтобы стало легче оттягиваться. Но Шарки все было мало.

«Ритц» уже действовал около года, когда Шарки позвонил мне и попросил заглянуть к нему в кабинет в следующий раз, когда я буду в кинотеатре. Ему, как он сказал, «пришла в голову блестящая идея».

– Беда в том, – сообщил он, когда мы встретились, – что некоторые из нас, завсегдатаев, скучают по старому залу.

– По старому «Классик»? Не может быть.

– Нет, мы правда скучаем. У него была какая-то… не знаю… атмосфера.

– Вот уж точно. Атмосфера вонючей дыры.

– Да, но все же она подходила для определенных фильмов. Знаешь, такая более теплая, что ли. Более культовая. Наверху это уж слишком мейнстрим.

– «Техасская резня бензопилой»^{290} это что – мейнстрим?

– Я вот думаю, может, нам открыть второй зал – вернуть подвал к жизни и использовать его в основном для открытых показов. Что ты об этом думаешь?

Открытые показы были предметом особой гордости Шарки, они проводились регулярно по уикендам, и на них приносили свои опусы честолюбивые «киноремесленники» (так их называл Шарки) для демонстрации после ночного сеанса тем зрителям, которые еще не совсем одурели от травки и могли смотреть на экран. Недостатка в желающих не было – на недели вперед растянулся список потенциальных Уорхолов и Голденстоунов, ждущих своей очереди и расталкивающих друг дружку локтями, чтобы их творения поскорее появились на экране «Ритца». Большинство из них приносило по одной-единственной катушке затертой восьмимиллиметровой пленки. Показывать такую пленку в большом зале было практически невозможно из-за ужасного качества, и авторы приносили свое никудышное оборудование, устанавливали его в оркестровой яме, пытаясь послать оттуда слабенький нечеткий квадрат света на большой экран «Ритца», а звук синхронизировали с магнитофонной записью, если только у них вообще был звук. Большинство лент открытого показа из тех, что я видел, являли собой еще более жалкую версию того же претенциозного шутовства, что можно было увидеть в любом фильме андерграунда: плохое подражание дешевенькому оригиналу. Шарки верил в то, что делает. Называл он это «фильмы соучастия».

– Нам нужно иное место для таких совсем уж запредельных, – продолжал он, – Какое-то помещение с атмосферой андерграунда. Исключительно для восьми– и шестнадцатимиллиметровой пленки. У меня для него есть шикарное название. «Катакомбы».

– Подходящее имечко. Этакая смычка морга и сточной канавы, – Я не стал ему говорить, что когда-то воображал себе «Классик» своего рода катакомбами. То было частью другого приключения.

Шарки смотрел на меня обиженным взглядом.

– Слушай, ты уж так сразу не отметай эту идею. Дай ей шанс. Катакомбы. Помнишь – это ведь место, где прятались немногие избранные, когда рушилась империя. И конечно же, там из руин рождалось что-то новое, ты понимаешь, к чему это я?

Я понимал, к чему он клонит, и понимал очень ясно.

– «И что за страшный зверь»…

– Что-что?

– Это стихотворение, Шарки.

И что за страшный зверь, чей час уж пробил,
Влачится к Вифлеему быть рожденным?^{291}

можно написать на стенах твоих катакомб.

Шарки смерил меня мрачным раздумчивым взглядом.

– Сильно сказано, старина. Сильно.

У Шарки ушло еще два месяца на то, чтобы открыть второй зал в «Ритце». Новый подвальный зал не так походил на подземелье, как прежний. Стены были покрашены, вентиляция налажена. Сиденья, хотя и побывавшие в употреблении, имели пристойный вид и были прикручены к полу. Он был более комфортабельным, чем ему полагалось, чтобы соответствовать местному андерграунду. Вскоре в «Катакомбах» по вечерам на уикендах сквозняком пошли самоделки. С финансовой точки зрения, «Катакомбы» были совершенно бесполезны – большая часть публики просто пользовалась политикой владельца, чтобы бесплатно проводить своих друзей. Но Шарки это ничуть не волновало. Этот новый экран стал его шансом для проталкивания фильмов соучастия. Он был здесь в своей стихии – бесшабашный патрон авангарда.

А я оказался пророком в гораздо большей степени, чем мог думать. Ибо с открытием катакомб страшный зверь уже был при дверях. И звали его Данкл.

Глава 20 Дрозд

– У него розовые глаза.

Это было второе, что я услышал от Шарки о Саймоне Данкле. Первое же, что сказал Шарки, было:

– Он гений. Я открыл гения.