Киномания

Мне предстояло решить нелегкую задачу из области социального этикета. Как выпутаться из этой – теперь уже непоправимо абсурдной – ситуации, не обидев людей, которые, несмотря на всю свою бесполезность, были приветливы и участливы? Я пытался было на ходу состряпать какую-нибудь правдоподобную ложь, но тут мое внимание привлекла миссис Физер. Поначалу я подумал, что она наблюдает за самолетом, потому что в это время с небес доносился особенно мощный шум двигателей; так, по крайней мере, мне казалось, пока я не посмотрел вверх и не увидел, что никаких самолетов в небе нет. По всей видимости, лайнер скрылся за деревьями в соседнем саду, хотя его рев продолжал угрожающе сотрясать все вокруг. Мой взгляд вернулся к жене преподобного – она все еще смотрела вверх. Нет, она вовсе не смотрела. Глаза у нее закатились в глазницах так, что зрачки были вообще не видны, а на лице остались два зияющих белых овала. Все это выглядело так странно, что у меня мороз подрал по коже. Может быть, спрашивал я себя, ей плохо? Я уже готов был задать вопрос вслух, но тут женщина поднялась, открыла рот, испустила протяжный, пронзительный вой и рухнула на траву. Она лежала лицом вниз, сотрясаясь всем телом. И только тогда все прочие обратили на нее внимание.

– Ну вот, – сказал преподобный, – Гийемет с нами. Встанем в круг?

Я уже было поднялся, чтобы прийти на помощь миссис Физер, но тут почувствовал у себя на плече руку преподобного. Остальные с озабоченным видом передвигали стулья, рассаживаясь вокруг лежащей миссис Физер; в их движениях чувствовался отработанный автоматизм. Лишь я не стал частью кольца. Я бросил взгляд на преподобного – он указал на место для моего стула: рядом с собой. Выражение его лица было спокойным, даже проступало какое-то подобие вежливой улыбки. Пока еще ни один не сделал ни малейшей попытки прийти на помощь бедной миссис Физер, которая перевернулась на спину и вытянулась на земле – мне показалось, что у нее эпилептический припадок. В этот момент поднялся кто-то из мужчин, чтобы укрыть ее; он небрежно набросил на женщину плед и снова занял свое место. Судя по всему, никто больше не собирался оказывать несчастной помощь.

Пребывая в полном недоумении, я разглядывал лица сидящих в кругу. Все они теперь приняли молитвенные позы, устремив взоры долу и сложив руки на коленях. Только преподобный не сводил глаз со своей жены, корчащейся на земле, а руки его крепко держали нагрудный крест. Прошло еще несколько мучительных мгновений, пока миссис Физер давилась и пускала слюни, потом она начала говорить, хотя и произносила что-то несвязное. Язык походил на итальянский – мягкий, живой, но гласные были странными: протяжными, удлиненными и чуть гнусавыми. Она произносила слова этого искусственного (так я решил) языка, словно строчила из пулемета и голосом, который ничуть не напоминал ее собственный. Это был молодой, даже девичий голос с отчетливым музыкальным ритмом, хотя и аффектированный до безумия.

– В прошлой жизни, – услышал я рядом голос преподобного, звучащий так обыденно, будто он говорил о вчерашней погоде, – моя жена была Гийемет Тетаньер. Ее в тысяча двести сорок втором году казнила инквизиция в Монтайю. Ей было восемнадцать лет. Вместе с ней сожгли четырех членов ее семьи, а также около сотни жителей деревни. Их страдания были ужасны. Хворост был еще очень влажен и горел плохо, а потому они умирали медленно. Некоторые даже не погибли в огне. Этих удушили на гарроте.

Голос его на фоне мучительных стонов жены звучал так спокойно, что у меня кровь застыла в жилах. Если это был фарс, то довольно дурного вкуса, потому что страдания миссис Физер дошли уже до крайней точки. Или она только симулировала му́ку? В памяти у меня возникло слово «самовнушение» – удобная, разумная альтернатива объяснению преподобного, совершенно неприемлемому. Конечно, так оно и есть – обычное истерическое самовнушение. Я не очень хорошо понимал, что означают эти слова, но они помогали мне справляться – хотя и не без труда – с волнением. Происходящее не нравилось мне, очень не нравилось. А дело принимало еще более неприятный оборот. Кожа миссис Физер краснела на глазах и приобретала ярко-алый оттенок.

– Вы что – так ничего и не будете делать? – настоятельно спросил я.

– Это пройдет, – заверил меня преподобный. – Контакт никогда не длится дольше десяти-двенадцати минут. Миссис Физер, когда она придет в себя, не будет помнить пережитой боли. Видите ли, это знак всем нам, поучение для нас. Чтобы мы не забывали о страстях.

– Вы серьезно считаете, что в нее кто-то… вселяется?

– Нет, не вселяется. Мы называем это регрессией. Милостью Абраксаса некоторые из нас наделены даром возвращаться к своему прошлому «я».