Киномания

Если бы мое время в школе святого Иакова сводилось к одним только бесплодным словесным перепалкам с братом Юстином, то я бы разделял разочарование Жанет и просто отказался бы от этого проекта. Но в течение этих месяцев происходило и кое-что еще, оправдывавшее мои поездки. Саймон Данкл обрел свой голос, точнее обрел в такой мере, что с ним можно было вполне удовлетворительно вести разговоры. Они вызрели из коротких замечаний, которыми мы обменивались шепотом во время просмотра его фильмов. Постепенно он перестал стесняться меня и, как я заметил, спокойнее чувствовал себя наедине со мной, чем в присутствии стоящей на страже сестры Елены. Я узнал, что у Саймона преувеличенное представление о моем положении в мире кино. Он, видимо, полагал, что мое исследование выльется в статью, которая сыграет решающую роль в его карьере. Я не рассеивал этого заблуждения, используя любую возможность, чтобы задать вопрос.

Мы стали прогуливаться вечерами по территории школы. После того как сестра Елена удалялась, я заходил за Саймоном в студию, и мы проводили вместе час-другой – только вечером он мог подвергать свою сверхчувствительную кожу воздействию внешней среды.

За несколько месяцев моих посещений школы у нас состоялось, наверно, десятка два разговоров. Саймон, хотя и заикался теперь заметно меньше, оказался не самым разговорчивым собеседником. Он по-прежнему стеснялся меня, ответы его были обычно немногословны. Нередко он погружался в задумчивость, и тогда мне удавалось извлекать из него лишь скупые «да» или «нет». Но даже когда Саймон пребывал в самом своем разговорчивом состоянии, его наивность и нескладность входили в противоречие с тонкостью ума, которую он демонстрировал в фильмах. Мне приходилось напоминать себе, что, какими бы детскими ни казались его речи, он – постановщик, чьи познания в области «зла и насилия» отличаются пугающей глубиной. Я имел дело с enfant terrible[51] в самом угрожающем смысле слова.

Поначалу я не знал – держать ли мне мои разговоры с Саймоном в секрете от брата Юстина и сестры Елены, но вскоре мне стало известно, что он (и она) все о них знают. Меня это удивляло, потому что Саймон, хотя и запинаясь, много чего рассказывал мне о вещах, которые несколько месяцев скрывал брат Юстин. Может быть, священник плохо представлял себе, сколько мне удается выведывать у Саймона. Или, скорее, он пребывал в уверенности, что сможет впоследствии затемнить все рассказанное мне Саймоном. Что он и делал каждый раз, когда я приходил к нему, рассчитывая уточнить то, что говорил Саймон. То, что Саймон оставлял туманным, брат Юстин окутывал полным мраком. По этой причине я вскоре прекратил искать у него объяснения саймоновских замечаний, удовлетворяясь тем, что говорил парнишка, какими бы неясными ни были его слова.

Ниже я привожу записанные по памяти выжимки из наших с ним удивительных разговоров; его заикания для пользы дела опущены.

Об аде

– Вы верите в то, что мир, в котором мы живем, – ад? – спрашиваю я.

– Да, – отвечает он.

– Почему?

– Так нас учат.

– Учат, что на самом деле, фактически, буквально – ад?

– Угу.

– А еще, что Бог – на самом деле дьявол.

– Истинный Бог – не дьявол. Он – Бог. Дьявол – это Ариман.

– Вы его называете Ариман?

– А иногда Сатана. А иногда Яхве.

– Яхве?

– Как в Ветхом Завете. Сердитый Бог. Он сделал мир таким, какой он есть.

– А какой он есть?

– Таким, каким вы его видите повсюду. Одно зло.

– Но в нем есть и хорошие вещи, хорошие люди, счастье.

– Это все недолговечно. И создано, чтобы искушать нас. Яхве все это уничтожает. Яхве нас ненавидит.

– Почему он нас ненавидит?

– Потому что внутри, там, куда ему не дотянуться, есть частичка истинного Бога. Вот почему он гневается. Он нас ревнует.

– Но разве он не бывает жалостливым… любящим?

– Иисус – да. Но не Яхве. Он иногда только притворяется. А потом – раз, и все уничтожает.

– Значит, Иисус – истинный Бог?

– Не совсем так. Он – Посланник.

– Но он существовал на самом деле, на самом деле ходил по земле, да?

– Не совсем так.

– Значит, он был иллюзией?

– …Не совсем.

Вопросы такого рода стали выводить Саймона из состояния равновесия. Я попытался еще раз.

– Может, он был чем-то вроде проекции, как в кино… только без экрана.

Саймон оживился, услышав это.

– Кто это сказал? – взволнованно спросил он.

– Просто пришло в голову, – небрежно ответил я и вернулся к разговору о Яхве. – Значит, вы и в самом деле считаете, что Бог, который управляет миром, – это жестокое чудовище?

– Угу.

– И вас это пугает?

– Угу. У меня от этого кошмары.

– Кошмары?

– Да. Так я и сочиняю мои кино.

О дрозде

– А что символизирует дрозд?

– Истинного Бога.

– А кто – истинный Бог?

– Ну, у него много имен.

– Абраксас?

– Да, это одно из них.

– И Абраксас сражается с Сатаной, или Люцифером, или Ариманом, верно?

– Угу.

– И вы считаете, что в конце концов Абраксас одержит победу?

– Этого никто не знает.

– А проиграть он может?

– Да, может.

– И что тогда?

Последовала долгая пауза. Ответ рождался где-то в глубинах его «я».

– Тогда темнота. Холод. Смерть. Навсегда. Все станет, как… черный лед. Вся вселенная выгорит.