Киномания

Даже в темноте я знал, что она едва сдерживает слезы; в ее голосе слышался плач: на поверхности злость, а под ней – обида.

– Когда ты рядом, а не где-то там, то еще хуже.

– Но ты все время говоришь, что я слишком часто оставляю тебя одну, – возразил я, зная: что бы я ни сказал, ее не успокоить.

– Да. Ты здесь, но все равно не со мной. Тебя здесь как бы нет. Ты не хочешь быть со мной, по-настоящему. Скажи, что я не права!

Жанет, если нужно, успешно вела наступательные операции: надувала губки, как маленькая девочка, и становилась неуступчивой, как полицейский. Безотказное средство.

– Да нет же, – возразил я; мы лежали в постели, я обнял Жанет и притянул ее поближе к себе. Но даже в этот миг я чувствовал, что каждая моя клетка протестует, возражает, отвергает запах и влагу ее тела. Она была права: я едва переносил прикосновение ее плоти к моей. Но я не хотел, отказывался это признавать.

– И знаешь, сколько это уже продолжается? – спросила она, освобождаясь из моих оскорбительно слабых объятий и отодвигаясь подальше, – С самого начала. С самой первой моей ночи здесь. Все время – ничего. Ты считаешь, это нормально?

– Не преувеличивай. Сколько раз мы занимались любовью, и как хорошо нам было! – Сердце у меня упало при этих словах. Если тебе приходится говорить такие вещи, твое дело проиграно.

– Вот, значит, какие у тебя воспоминания. – Она села, заняв позицию круговой обороны, – прислонилась к спинке кровати и подтянула колени к груди, – Ты ошибаешься. Знаешь, сколько раз мы занимались любовью за все то время, что я здесь? Два, может, три раза. И это все.

– Не может быть.

Неужели правда? Я обнаружил, что напрягаю память, пытаясь вспомнить, словно в борьбе с амнезией.

– Именно. И почти никогда до конца. И в Париже так же было. Ты не кончаешь.

– В Париже?

– Да. Ты и это не помнишь? И тогда тоже ничего не было. Просто я тебя еще не знала так близко. Я думала, может, ты такой застенчивый или усталый. Я думала, может, люди в Калифорнии именно так и занимаются любовью, потому что так их учат свами – Говорила она совсем не в шутливых тонах, но тут я не смог сдержать смех, – Не знаю. Так мне Виктор сказал.

Смех застрял у меня в горле.

– Ты рассказала о нас Виктору?

– А почему нет? Я думала, что больше тебя никогда не увижу. Но вот теперь, здесь, все то же самое. И никакие свами тут ни при чем. Ты всегда говоришь, что ты не в настроении! Не в настроении! А теперь и того хуже. Теперь нельзя сказать, что нет ничего. Теперь уже есть что-то. Что-то плохое. Отвращение. Я вызываю у тебя отвращение.

– Нет, нет, нет.

– Нет? Тогда скажи мне, что ты чувствуешь. Скажи правду! – Она приникла ко мне, нашла мою руку и сунула ее себе между ног – прижала к своей влажной, чувственной расщелинке. Я не противился, но отрицать было бессмысленно: мне хотелось отодвинуться, отпрянуть. Я воспринимал это прикосновение как нечто отвратительное, но упрямо не убирал руку, надеясь убедить Жанет в обратном. Бесполезно. Она чувствовала мою истинную реакцию.

– Ну, видишь? – сказал я. Но моя рука не сделала ни малейшей попытки приласкать Жанет, предложить наслаждение или взять его.

– Ты себя обманываешь, Джон, – сказала она, отталкивая мою руку, – Ты делаешь вид, будто мы любовники. На самом деле это не так. В этой постели была только моя любовь. А ты… не способен.

Мосты были сожжены. Я понял, что мы с Жанет дошли до самой бурной части решительного разговора. Я уже предчувствовал, чем он закончится. Еще какое-то время я пытался возражать, выдумывал всякие оправдания, говорил ей, как устаю, как занят, как ревную ее к другим мужчинам. Но я знал, что все это ложь. Она была права. Я себя обманывал. И не только с ней. Вот уже какое-то время другие женщины – случайные подружки – уходили от меня изумленные, уязвленные, даже озлобленные. Одна из них – моя студентка, с которой я встречался несколько раз до появления Жанет, – в конце концов, не скрывая безмерного разочарования, спросила, не голубой ли я: наши соития были такими бесстрастными, такими вялыми. Я рассмеялся в ответ и быстро порвал с ней. До нее была еще одна мимолетная связь – женщина с английского отделения, которую я бросил, сославшись на болезнь, после второй катастрофической ночи. Я не сомневался: она была бы рада услышать, что заболевание мое чревато скорым летальным исходом.