Киномания

– В церкви всегда ходили разговоры такого рода. Грандиозные апокалиптические фантазии. Помнится, когда началась Большая война (я имею в виду в тысяча девятьсот четырнадцатом), мои однокашники по приюту оживились. Прискорбно, конечно. Они, видите ли, полагали, что эту войну развязали «мы». Скоро мы увидим конец света. Для них это ли не цель желанная?^{375} А меня долго мучили кошмарные сны. Вероятно, потому, что я так живо представлял себе конец света. Я видел его перед своими глазами, как в кино, как в каком-нибудь эйзенштейновском шедевре. Ужасно, ужасно. Конечно же, как выяснилось, четырнадцатый не был концом света – всего лишь европейской цивилизации. Моих однокашников это разочаровало. Соответственно, когда в тридцать девятом году началась вторая война, они снова поспешили приписать все заслуги за Götterdämmerung[60] себе. Их мало волновало, что из этого вытекало, будто герр Гитлер – невольный инструмент истинного Бога. Что касается меня, то я не был готов принять Освенцим как путь к спасению. Я бы предпочел, чтобы мы оставались бесконечно долго в нашем нормальном человеческом состоянии полупроклятых.

– Вы хотите сказать, что Анджелотти одурачил меня? Что его история – ложь?

Он задумался, возвращаясь далеко назад в своей памяти.

– Я помню, что кое-кто из моих однокашников пошел в науку – в биологию, физику. Нет сомнений, они внесли немалый вклад в патриотическое смертоубийство со всех сторон. Но, как видите, мир потихоньку тащится и дальше. Абраксас не всемогущ, как и его последователи.

– Но вы должны признать, – гнул свое я, – что каждый раз мы все ближе и ближе подходим к краю пропасти.

– Да. Но пока еще край достаточно далеко.

– Далеко? А вы слышали о бомбе – о водородной бомбе?

– Водородной? Мне казалось – об атомной. Как в «Хиросима, любовь моя»^{376}. Неужели тогда был уничтожен целый город?

– Вы здорово отстали. Водородная бомба в миллионы раз мощнее.

– В миллионы? – Это его поразило, – Да…

– А ядовитые вещества, микробы. Вы не верите, что существуют маленькие злобные гении из сирот, которые сидят себе в лабораториях по всему миру и разрабатывают яды посильнее?

– Да-да, микробы, – Его глаза задумчиво сузились, – Я помню… – Он приложил пальцы сведенных ладоней к верхней губе и погрузился в далекие воспоминания, – Я помню, был какой-то разговор на эту тему много лет назад. Брат Маркион говорил мне об этом в школе святого Иакова. Болезнь, которая сделает сексуальные отношения – я говорю о совокуплении – абсолютно смертельными. Совершенный Liebestod[61] ^{377}. Брата Маркиона эта идея очень вдохновила. Как вам известно, наша вера с большим предубеждением относится к человеческой похоти. Среди нас всегда находились непримиримые, которые призывали следовать примеру Оригена^{378}.– Увидев, что я не понимаю, он пояснил: – Кастрация всех мужчин, принадлежащих к церкви. В буквальном значении этого слова, никакого фигурального смысла. К счастью, число таких экстремистов невелико, намного больше тех, кто признает, что орден, состоящий из одних тучных теноров, вряд ли останется незамеченным в обществе. Но эти фанатики тем не менее упорствуют в своих намерениях. Этот Бикс, о котором вы мне рассказывали, он, кажется, и принадлежит к числу таких изуверов. Для них изобрести какой-нибудь антилюбовный микроб и запустить его в мир… это вполне приемлемо. Дай им возможность выбирать, они бы остановились на этом: безбрачие или верная смерть.

От этих слов, несмотря на тропическую жару, у меня мурашки побежали по коже. Эта перспектива казалась мне еще более жуткой и отвратительной, чем ядерная катастрофа. Мне легче было представить себе мир, гибнущий в пламени, чем вообразить всеобщее уничтожение, потихоньку прокравшееся в самый акт любви.

– Они никогда такого не сделают, – возразил я.

– С них может статься. Но если вам так трудно принять это, то почему вы верите во все остальное?

– Но ведь и вы верите в конец света. Вы сейчас говорили о грядущих темных веках, о будущем, в котором не выживет никто.