Киномания

Этот разговор, передаваемый из уст в уста, стал самым заметным событием на фестивале того года. Чипси Голденстоун собирался показать свой прямо здесь – на экране в течение рекордных девяти секунд анфас. Даже полиция знала. В особенности полиция. И они отреагировали как надо – прервав демонстрацию, конфисковали фильм и арестовали Чипси, Шарки и киномеханика, которым по случаю был я. Этот скандал освещался вечером по телевизору, показывали и как Чипси театрально буянил на улице перед кинотеатром, требуя свободы художественного выражения и проклиная фашистов-полицейских. Поскольку дело дошло до суда, о «Классик» стали много говорить и в конце концов за ним твердо закрепилась репутация андерграундной площадки. Клер старалась держаться в тени, но как владелице кинотеатра ей волей-неволей приходилось общаться с прессой и являться на заседания суда.

Хотя Клер и оказалась в трудном положении, доносчицей она не стала. У нее не было иного выбора, как защищать кинотеатр, кинофильм и даже – самая горькая пилюля – Чипси. «Не нарушает ли он закон? Считаю ли я, что фильм мистера Голденстоуна нарушает закон, – читала она свои слова в газетных отчетах из зала суда, – Понимаете, я не допущу, чтобы полиция решала, нарушают ли закон фильмы, которые я смотрю. Конечно же, я считаю, что они ничего не нарушают в том смысле, что…»

Но каковы бы ни были ее уточняющие замечания, Клер вышла из этого кризиса признанным на всю страну сторонником кино андерграунда, решительно настроенным снова показывать «Венецианский пурпур», даже невзирая на запрет суда. И она показывала бы этот фильм. Вот только суд его не запретил. Фильм был оправдан одним из либеральных южнокалифорнийских судей, который в своем постановлении высказался в том смысле, что, по его мнению, ко времени оскорбительной сцены все давно уже должны были уснуть, а потому никто не мог подвергнуться ее развращающему воздействию. Чипси стал героем; Клер – героиней. Через неделю после вынесения приговора «Венецианский пурпур» триумфально вернулся в «Классик». Благодаря своекорыстной предварительной работе, проведенной Чипси, показ сопровождался большой шумихой, а в маленьком зале собралось столько местных знаменитостей, что их и сажать-то было негде.

На середине картины Клер, чье присутствие в роли борца за гражданские права было чуть ли не обязательным, пробормотала мне на ухо: «Если я высижу еще одну румбу, меня вырвет». Мы выскользнули из зала вместе и направились к Мойше пить кофе. Клер уселась только после того, как пролила гневную слезу. «У меня только что украли мой кинотеатр, – рычала она. – Это совсем не то, что я хочу. Это никакое не кино».

Я думаю, именно в этот момент Клер впервые серьезно подумала о том, чтобы избавиться от «Классик» и ступить на новую стезю. По иронии судьбы, случившееся тогда помогло ей в этом. Она несколько недель стенала и стонала из-за этого вынужденного союза с Чипси и андерграундом, но сомнений не было: шум вокруг «Венецианского пурпура» ускорил приход к ней широкого признания. Крупнейшие газеты и журналы обхаживали ее, выпрашивая статьи; кинофакультет Нью-Йоркского университета пригласил ее прочесть курс лекций.

– Я чувствовала, что это приближается, – пожаловалась она мне как-то ночью, отложив ненадолго в сторону статью, которую ей заказал «Харпер». – Наконец-то прорыв свершился, и мне достается кое-какое внимание, хотя я заслуживаю раз в десять большего, черт их побери. К тому же кто-нибудь непременно скажет: «И всем этим она обязана члену Чипси Голденстоуна».

* * *

Чипси пригласил гостей в отцовский особняк (подделку под ренессансную виллу), расположившийся на огромной территории в несколько сотен акров у Тихоокеанского Палисада. Это был один из первых особняков, построенных в районе. Обычно он был надежно огорожен каменной стеной и железными воротами средневековых пропорций, а возможно, еще и охранялся голодными собаками. Но в тот день он стоял, открытый для мира. Мы (Клер, Шарки и я) собирались прийти пораньше, но, прибыв туда субботним утром, обнаружили массу народа. «Несколько intime друзей» Чипси оказались обычным сборищем для обычного кутежа. У собравшихся был такой вид, будто они начали гулять днем, а то и двумя раньше. В доме и на территории было по меньшей мере три музыкальных ансамбля, на любой вкус – джаз, рок или румба. Машины, запаркованные как попало, утрамбовали лужайку чуть ли не до состояния асфальта. Дорожка, ведущая к передней двери, могла соперничать со стадионом но время Кубка розы^{90}.

Когда вы попадали внутрь, то возникало ощущение, что почти все движимое имущество выставлено на продажу. Продавцы в соломенных шляпах пастельного цвета весело двигались в толпе, предлагая всю обстановку Голдштейна-старшего, лелеемые им сувениры, подарки. От этой сцены так и веяло не только сыновней местью, но и духом наживы. У всех дверей Чипси расставил обнаженных по пояс культуристов для получения выручки за проданные и выносимые вещи. Разминая мускулы и позируя друг перед другом, они выглядели скорее гомосексуально, чем устрашающе.