Киномания

Это были не куклы, а человеческие головы, нанизанные на беспорядочно установленные высокие шесты. Головы, части голов, голые черепа, челюсти. Если лица еще оставались, они были черны и преувеличенно примитивны. Это явно были муляжи, вырезанные из дерева или сделанные из папье-маше, но при, видимо, намеренно расфокусированной съемке они производили тошнотворно реальное впечатление. Внезапно камера прекратила панорамирование и надвинулась на одну из голов – крупный план. Голова еще недавно была живой – на шее не высохшие следы крови. Безжизненные глаза таращатся на вас в жутком недоумении, рот разинут, словно пытается издать последний крик – проститься с телом, от которого его навсегда отделили. Камера наезжает быстро и безошибочно (фирменный прием съемок с рук Липски) – точно на этот жуткий рот, приближается к нему, входит в него. Она внутри. Темнота. Долгая темнота, которая дает мне время вспомнить… этот забор. Он был мне знаком. Его описал Джозеф Конрад: «Эти круглые шары были не украшением, но символом… Черная, высохшая голова с закрытыми веками…»^{182} Забор был сооружен в сердце джунглей и окружал лагерь, где мистер Куртц – воплощение высших достижений белой западной цивилизации – возвратился к дикому состоянию.

Так я нашел материал, отснятый Каслом для несостоявшегося проекта «Власть тьмы», или то, что осталось от этого материала. Когда Зип рассказал мне об этом замысле, я тут же перечитал книгу. Забор производил чрезвычайно сильное впечатление. Касл явно решил начать съемки именно с этого места. Я понимал, почему Зип с его профессиональной гордостью не хотел показывать мне пленки. Материал был сырой, предварительный, несмонтированный – еще нужно было делать выборку, вставлять эффекты. И тем не менее он позволил мне увидеть эту историю так, как ее понимал Касл: чреватые опасностями джунгли, жуткий забор, отсеченная голова – от всего этого у зрителя сердце уходит в пятки.

Тем временем затемнение на экране после грубой склейки сменилось новым эпизодом. Глаза. Кадр за кадром одни глаза – жестокие, враждебные глаза мрачных аборигенов, не доверяющих камере или тем, кто вторгся в их жизнь. Зип говорил, что Касл намеревался заполнить джунгли глазами. И вот они были передо мной, хотя я понятия не имел, как их можно интегрировать («врезать» – так, кажется, говорил Зип?) в фильм. Эти глаза продолжались несколько минут, одна пара сменяла другую. К концу эпизода изображение начинало переходить из негатива в позитив и назад: белое-черное – черное-белое; поначалу медленно, а потом все скорее и скорее, обретая головокружительное, гипнотическое свойство.

Потом глаза исчезли, уступив место каким-то туманным кадрам. Я смог разобрать контуры человеческой фигуры, которая словно бы исполняла какой-то медленный танец – медленные движения, наклоны, повороты. Там были несколько дублей этой сцены. На пятом яркость была достаточной, чтобы я разглядел, что фигура принадлежит женщине. В этом не оставалось никаких сомнений – она была абсолютно голой и принимала поразительно сладострастные позы. Ее длинные светлые волосы ниспадали на лицо, а потому я никак не мог узнать – кто это. Но я догадался, что это Ольга Телл – красивая и на все готовая подружка Касла. Если так, то ее репутация одной из лучших экранных див была вполне заслуженна. Даже при том, что черты лица разобрать было невозможно, тело говорило само за себя – такого великолепия я еще не видел; она демонстрировала его во всей красе с раскованностью, недоступной ни одной королеве стриптиза.

В седьмом дубле были изменения. На этот раз Ольга держала что-то между своих прыгающих грудей. Оно поблескивало и казалось мечом, направленным острием вниз. Лезвие ходило вверх-вниз между ее бедер. Она играла этим зловещим оружием – вращала его вокруг своей талии, и в ее движениях было что-то угрожающее и в то же время эротическое.

Седьмой дубль был сильно размыт. Танец Ольги с ее фаллическим мечом был едва виден. Но теперь она была не одна. В тени за ней виднелась чья-то большая, темная фигура. По характеру движений – сильных, энергичных – я решил, что это мужчина. На нем была маска, но черты ее были совершенно неотчетливы. Широкие рукава его костюма, которые вполне можно было принять за крылья, раздувал ветер. Он обнимал Ольгу сзади, окутывал своими ниспадающими одеяниями, потом тащил на какие-то мостки или стол и вроде бы подминал под себя. С этого момента – каким бы неотчетливым ни было изображение – происходящее между этой парочкой не оставляло сомнений: нечто такое, что не прошло бы цензуру ни тогда, ни теперь. Хотя звуковой дорожки на пленке и не было, я почти что слышал прерывистое дыхание, по мере того как действо приближалось к кульминации. В последние десять секунд изображение на этой ленте тоже стало переходить из негатива в позитив и наоборот – эти перемены синхронизировались с нарастающим ритмом сексуального акта. Черное-белое – белое-черное, завораживающее мигание, которое превращало грубое, судорожное совокупление в мощнейшее средство воздействия.