Киномысль русского зарубежья (1918–1931)

– Но и здесь (в театре) сходство в принципах должно существовать исключительно внешнее. В театре каждый акт продолжается около 25 минут, а в кино – в среднем не больше 50 секунд, так что строить декорации по одинаковым законам было бы просто смешно и нелогично. А затем второе и не менее значительное – это то, что ведь живые актеры и осязаемые декорации в театре производят совершенно другое впечатление на глаз и чувство, чем серые мелькающие снимки. От театра кинематограф еще более далек, чем от живописи!

– Говорить о том, что в основе экранных построений и в конструкции литературного произведения нет ничего общего, кажется, не приходится!

…Это – чрезвычайно драгоценные подтверждения! Они тем более значительны, что происходят от лица, видимо, наблюдавшего кинематограф с большой вдумчивостью и серьезностью.

Таким образом, понемногу кинематограф начинает пониматься. Значит, устраняется его загадка. Вопрос о цели его пришествия в мир, наконец, получает свое разрешение. Познать самого себя пришел час и для экрана!

Туман рассеивается. Проясняется смысл и кино. Уравнение со многими неизвестными скоро будет решено!

3

Впрочем, некоторыми оно уже решено на практике.

Я писал:

Если кинематограф станет на эту дорогу, если он выкристаллизует такого исполнителя, из этого исполнителя создаст и автора, тогда – и только тогда – мы будем вправе утверждать, что и у кинематографа есть своя жизнь и свой особый смысл существования. Этот актер, его искусство будут исполнены гимнастической виртуозности, сценической стремительности, электрической подвижности, поражающей и молниеносной внезапности.

Оказывается, такой актер есть! Это – все тот же Чарли Чаплин!

К моему большому сожалению, я его до сих пор так и не видел. Но даже то, что рассказывают о нем в этой книжке, с несомненностью убеждает меня в существовании, наконец, истинно кинематографического актера.

Чаплин – идеолог только одного движения.

Он – сторонник конструктивной динамики.

Он боится одного: незаполненных мест на экране.

Он в одно и то же время – актер, автор, руководитель, директор, режиссер!

Он, кроме того (и это очень важно), – враг слова. На его фильмах почти нет надписей.

Он – враг всех театральных принципов.

Его правило, его советы участникам съемки, его девиз:

– Не играйте!

К исполнителю несимпатичной роли он обращается так:

– Мне не надо обычного в кино представления «злодея». Постарайтесь только хорошенько понять, что вы представляете того парня, который, в сущности, недурной человек, но у которого абсолютно нет какого-либо морального чувства. Не принимайте сурового жестокого облика и, главное, не играйте!

Этот совет для кинематографа весьма мудр. Требование – вполне естественно.

«Играть» – значит устанавливать некоторое логическое построение. Играть всегда значит связывать некую последовательную цепь из отдельных сценических звеньев.

Но в кинематографе никакой логики нет! Ну, просто абсолютно никакой!

В театре живет логическая или психологическая последовательность. Кинематографический автор весь свой гений устремляет на создание совершенно невероятной неожиданности, и, например, Чаплин заставляет великана взяться за фонарный столб, согнуть его, вставить голову в самый фонарь и, открыв газовый кран, обязывает бедного великана задохнуться и упасть.

В передаче чаплинских фильмов везде присутствует нежданное и бьющее «вдруг».

Вдруг начинается бегство. Вдруг герой падает в уголь. Вдруг гибнет героиня. Вдруг при падении оказывается шприц с морфием. Вдруг нападают хулиганы. Вдруг Чаплин оказывается в Армии спасения. Вдруг он выскальзывает между ног великана. Вдруг – в другой раз – он поднимается на воздух, и уже великан вдруг сам пролетает между ног Чаплина. Вдруг огромного, сильного тяжеловеса Чаплин, маленький и кроткий, ухитряется победить.

«Вдруг», «Вдруг», «Вдруг»! Везде, всегда и повсюду это «вдруг»!

Важна не последовательность, а внезапность. Важна нелогичность. В особенности драгоценна неестественность.

Чаплина называют, не обинуясь, «гениальным».

Но если он достиг мировой известности, звания короля экрана, почета, оказываемого ему, как первому, незаменимому и единственному руководителю кинематографа, если о нем с восхищенным признанием отзывается сам Макс Линдер, то все это принесено единственно и всецело упорным и планомерным осуществлением одной идеи.

Эта идея – неестественность.

Ради нее он положил необычайное количество труда, упорства, размышлений и опыта. Достаточно сказать, что ему для создания фильма в 600–800 метров требуется от 6000 до 10 000 метров кинематографической пленки!

Так он трудолюбив и настойчив в преследовании своей цели. Так много ему приходится работать на эту неестественность.

Об этом с великой уважительностью говорится и в книжке:

– После долгих лет практики и опыта найден, наконец, специальный неестественный способ игры, который годен только для кинематографической съемки, ни в каком случае не могущий быть применяем в театре.