Киноповести

– Ехай за мной. – Подстегнул коня и поскакал в степь, в сторону от войска.

Далеко отъехали… Степан осадил коня.

– Как вышло?

– Пьяные они… полезли друг на дружку, до сабель дошло. Я унять хотел, он – на меня…

– Кто?

– Макар Заика, хоперец.

– Ну?

– Ну, рубнул… Сам не знаю, как вышло. Не хотел.

Степан помолчал.

– А чего такой весь? – вдруг зло спросил он.

– Какой? – не понял Иван.

– Тебе не есаулом сейчас, с такой рожей, а назём выгребать.

– Жаль казака… Не хотел ведь. Чего ж мне веселиться-то?

– Жалко? Ночь придет – пожалей. Один. Или ко мне приди – мне тоже казака жалко. В другое время я б тебя вместе с им положил.

Помолчали.

– Ехай с глаз долой, не показывайся такой никому. Иван поскакал назад, Степан – в голову своей конницы.

Обеспокоенные событием, его ждали есаулы. Убийство воина-казака своим же казаком – дело редкостное. Боялись за Ивана.

Степан налетел на есаулов:

– Был наказ: на походе в рот не брать?!

– Был.

– Куды смотрите?!..

Молчание.

– Ивана не виню: рубнул верно. Вперед сам рубить буду и вам велю. Всем скажите! Пускай на себя пеняют.

Есаулы вздохнули.

– Макара схоронить по чести. Крест поставить.

На виду Паншина городка стали лагерем. Стояли двое суток.

На третий день к вечеру на горизонте показались конные Васьки Уса.

Степану сказали про конных. Он вышел из шатра, тоже смотрел из-под руки.

– Кто больше у его? – спросил.

– Больше из Вышнева Чира, – стал пояснять казак, ездивший послом к Василию, – голытьба. Запорожцы есть – с войны с им…

– Как он?

– Ничо… Погляжу, говорит.

– Казаков принять славно, – велел Степан. И замолчал. Ждал.

Василий подъехал к группе Степана, остановился… Некоторое время спокойно, чуть насмешливо рассматривал казаков.

– Здорово, казаки-атаманы!

– Здорово, – ответили разинцы.

– Кто ж Стенька-то из вас?

Степан смолчал. Повернулся, пошел в шатер.

Из шатра вышел Стырь и несколько торжественно объявил:

– Атаман просит зайтить!

Василий, несколько огорошенный таким приемом, спешился, пошел в шатер.

С ним вместе пошел еще один человек, не казачьего вида.

– Чтой-то неласково ты меня стречаешь, – сказал Василий с усмешкой. – Аль видом я не вышел? Аль обиделся, что сразу в тебе атамана не узнал?

– Хорош, хорош, – успокоил Степан, тоже внимательно приглядываясь к Ваське. – Всем вышел.

Поздоровались за руки.

– Сидай.

– Дак мне чего своим-то сказать?

– Сказать, чтоб на постой разбивались.

Василий выглянул из шатра… И вернулся.

– Они у меня умные – сами сметили. Ты чего такой, Степушка?

– Какой?

– Какой-то – все приглядываисся ко мне… А слава шумит, что ты простецкий, погулять любишь… Врут? Тебе годов-то сколь?

– Сколь есть, все мои. Это кто? – Степан кивнул на товарища Уса.

– Это мой думный дьяк, Иванов Матвей.

– Пускай он пока там подумает, – Степан кивнул. – За шатром.

– Я не помешаю, – скромно, с каким-то неожиданным внутренним достоинством сказал Матвей.

Был он в сравнении со своим атаманом далеко не богатырского вида, среднего роста, костлявый, с морщинистым лицом, на котором сразу обращали на себя внимание глаза – умные, все понимающие, с грустной усмешкой. Степан невольно засмотрелся в эти глаза.

– Свой человек, – сказал Ус.

– Добре. Дай-ка нам с атаманом погутарить, – настоял Степан.

Матвей вышел.

– Слыхал, чего я надумал? – прямо спросил Степан.

– Слыхал, – не сразу ответил Ус. – Слыхал. Могу дорогу показать…

– Это по какой ты бежал-то оттуль? Плохая дорога. Мы другую найдем.

– Лихой атаман! – с притворным восхищением воскликнул Ус. – Уж и побегать не даст. А меня дед учил: не умеешь бегать – не ходи на войну. Бывает, Степа. Что горяч ты – это хорошо, а вот если горяч, да с дуринкой – это уж плохо. Не ходи тада на Москву – там таких с колокольни вниз головой спускают.

Степан улыбнулся.

– Крепко тебя там припужнули.

– Что ты! Шибко уж колокольня-то та высокая. Не видал?

– Видал. Высокая.

– Какую ж ты дорогу себе выбрал? – серьезно спросил Ус.

Казаки Уса и разинцы, в отличие от вождей своих, скоро нашли общий язык.

Обнаруживались старые знакомцы, вспоминались былые походы… Задымили костры. Гостей готовились принять славно, как велел атаман.

Разинцы принарядились – пускают пыль в глаза пришлым.

Стырь собрал вокруг себя целую ораву, показывает, как он ходил на Москву к царю (врет):

– Он о так сидит на троне… Где кум мой? Он видал царя – покажет.

Дед Любим напялил на себя какие-то странные, живописные одежды, воссел на три положенных друг на друга седла. Сделал скучающее лицо…

– Ну, где там эти казаки-то вшивые? – спросил. – Давайте их суды, я с ими погутарю.

– Не так! – воскликнул Стырь. – Давай: ты из бани пришел.

– А-а… Добре. – Дед Любим стал отчаянно чесаться. – В баньку нешто сходить?..

– Да ты уж пришел! – заорали зрители.

– А-а!.. Ну-к… Эй! Бояры!.. Кварту сиухи мне: после бани выпью.

Поднесли «царю» сиухи. Он выпил.

– Ишшо.

– Куда.

– Ты что, горилки царю пожалел, сукин сын! Ты должен на коленках передо мной ползать. Давай горилки! – Дед изобразил капризное «царское» величие. – Хочу кварту горилки!

Ему подали еще. Дед выпил, смачно крякнул:

– Ах, хороша!.. Ну, где там эти казаки-то вшивые?