Киноповести

– Спросить, окромя прочего: о князе Иване Прозоровском и о дьяках. За что побил и какая шуба?

Писец быстро записывал вопросы царя.

– Как пошел на море, по какому случаю к митрополиту ясырь присылал? По какому умыслу, как вина смертная отдана, хотел их побить и говорил? За что Никона хвалил, а нынешнего бесчестил? За что вселенских хотел побить, что они по правде низвергли Никона?

Степана привязали спиной к столбу, выбрили макушку и стали капать на голое место холодную воду по капле. Этой муки никто не мог вытерпеть.

Когда стали выбривать макушку, Степан качнул головой и слабым уже голосом сказал:

– Все думал… А что в попы постригут – не думал. Я ж грамоте не учен.

Началось истязание водой.

– С крымцами списывался? – спрашивал дьяк. Степан молчал.

Капают, капают капли… Головой пошевелить нет никакой возможности – она накрепко притянута к столбу. Лицо Степана точно окаменело. Он закрыл глаза.

И вдруг увидел он, как из всех углов смрадного подземелья на него смотрят глаза… Много глаз! Старые, молодые лица, изможденные нуждой и горем; и глаза, глаза – внимательные, умные русские глаза. Они пристально смотрят на него.

– Я хотел дать вам волю…

Степан почти прошептал эту фразу. Но ее услышали, засуетились.

– Что?.. Кому волю? Кому волю?

– Не вам… – Степан открыл глаза, посмотрел на своих палачей. – Не вам… Вы рады бы продать Русь… Июды…

Его ударили прутом по лбу. И продолжали лить воду.

Степан опять долго молчал. Опять закрыл глаза. И вдруг отчетливо сказал:

– Тяжко… Помоги, братка, дай силы!

И вдруг палачи в ужасе откачнулись от Степана, попятились…

В подземелье загремел сильный голос:

– Кто смеет мучить братьев моих?!

Вошел Иван Разин, склонился над Степаном.

– Братка!.. – Степан открыл глаза – палачи на месте, смотрят вопросительно.

– За брата казненного метиться хотел? – спросил дьяк. – Так?

– Ну?

– Молчит…

Царь гневно затопал на дьяка, закричал:

– Чего умеете?! Чего умеете?!

– Все спробовали, государь… Из мести уперся, вор. Царю вдруг пришла какая-то мысль.

– Давай-ка его суды.

Через некоторое время ввели в царскую палату связанного Разина. Он был плох. Сперва не узнал царя… Потом вгляделся – узнал. Приосанился сколько мог.

– Здравствуй, царь! – сказал весело.

– Выдь, – велел царь дьяку.

Тот оторопело помедлил… вышел. И стал за дверью.

– Ну? – молвил царь. – Царем хотел быть?.. В Москву-то шел.

– Эва! – притворно-скромно удивился Степан. – Куды мне!.. Мне вот глянуть на тебя перед смертью – и то радость великая.

Царь угадал притворство пленника.

– Не умаляйся, Стенька, не умаляйся. Хотел, мне сказывали.

Начался странный поединок: кто кого ухватит за душу.

– А – садись! – воскликнул вдруг Алексей Михайлович. – Ну! Что ж, так и не попробуешь! Садись. Вот тебе стула моя. А я буду холопом у тебя – как ты хотел. Давай-ка сыграем в комедию… Как у меня немцы игрывают.

Степан сел в удобное кресло.

– У меня казаки тоже игрывали… Только связанные-то цари бывают ли? Или холопы такие трусливые?

– Не гневись, батюшка-царь, посиди уж так, – продолжал несколько суетливо играть Алексей Михайлович. – Ну, что ж ты, царь-государь, перво-наперво сделал бы в своей державе?

– Наклонись-ка, я негромко скажу. А то изменников кругом…

Царь наклонился к Степану. Тот что-то сказал ему. Алексей Михайлович выпрямился, отступил несколько и начал лупить Разина посохом по плечам и по голове. Разин склонил голову и сносил удары.

– Когда надоест – скажи, – попросил он.

Царь перестал драться.

– Вот, царь, – назидательно подытожил Степан, – ты и холопом-то минуту был, а уж взбунтовался. Как жа всю жизнь-то так жить?

– Сколько душ загубил, злодей? – Царь опять замахнулся посохом. – Где грабленое спрятал?

– Я ишшо царь или уж не царь? – спросил Степан.

– Холоп ты проклятый!

– Вот – велел ты меня спросить: пошто поднялся? Теперь как холоп – скажу: чтоб ни холопов, ни бояр, ни царей на Руси не было, а были бы вольные казаки. И чтоб они полюбовно выбирали себе атаманов и собирались в круг. Не одни богатые да знатные, а все, что ни есть, вольные люди. И чтоб даней никому никаких не платить; а только когда нужда объявится, то разделить на всех поровну и с дворов собрать. А всякие промыслы и торговлю вести по своей охоте. Только чтоб никому выгоды не было: чтоб никто обманом ли, хитростью не разживался. А кто будет так промышлять или торговать – убыточно для других, – разорять его и животы дуванить. И судьи чтоб были – тоже миром излюбленные…

– Завтра расскажешь думы свои перву товарищу свому – дьяволу. С кем списывался?! Кого посылал к Никону? Что он сказал посыльщикам?

– Царь, – устало сказал Степан, – комедия прикончена. Что ж ты спрашиваешь? Ты не сильней дыбы.

Царь крикнул дьяка.

– Суметь надо! – Он стукнул посохом в пол. – Надо!

Разина повели. Он остановился в дверях, повернулся к царю.

– А ишшо, царь, я б сделал перво-наперво в своей державе: случил бы тебя с моим жеребцом…

Его ударили по лицу. Он упал.

Красная площадь битком набита.

Показались братья Разины под усиленной охраной. Площадь замерла.