Киноповести

— Так передай. Понял?— жестко, зло говорил Егор.— Запомни и передай.

— Я передам... Но ты же знаешь его...

— Я знаю. Он меня тоже знает. Деньги он получил?

— Получил.

— Все. Я вам больше не должен. Будете искать, я на вас всю деревню подниму.— Егор коротко посмеялся.— Не советую.

— Горе... Ты не злись только, я сделаю, как мне велено: если, мол, у него денег нет, дай ему. На.

И Шура, наверно, протянул Егору заготовленные деньги. Егор, наверно, взял их и с силой ударил ими по лицу Шуру — раз, и другой, и третий. И говорил негромко, сквозь зубы:

— Сучонок... Сопляк... Догадался, сучонок!..

Люба грохнула чем-то в сенях. Вышагнула на крыльцо...

Шура стоял, руки по швам, бледный...

Егор протянул ему деньги, сказал негромко, чуть хриплым голосом:

— На. До свидания, Шура. Передавай привет! Все запомнил, что я сказал?

— Запомнил,— сказал Шура. Посмотрел на Егора последним — злым и обещающим — взглядом. И пошел к машине.

— Ну вот!— Егор сел на приступку. Проследил, как машина развернулась... Проводил его глазами и оглянулся на Любу.

Люба стояла над ним.

— Егор...— начала она было.

— Не надо,— сказал Егор.— Это мои старые дела. Долги, так сказать. Больше они сюда не приедут.

— Егор, я боюсь,— призналась Люба.

— Чего?— удивился Егор.

— Я слышала, у вас... когда уходят от них, то...

— Брось!— резко сказал Егор. И еще раз сказал: — Брось. Садись. И никогда больше не говори об этом. Садись...— Егор потянул ее за руку вниз.— Что ты стоишь за спиной, как... Это нехорошо — за спиной стоять, невежливо.

Люба села.

— Ну?— спросил весело Егор.— Что закручинилась, зоренька ясная? Давай-ка споем лучше!

— Господи, до песен мне...

Егор не слушал ее.

— Давай я научу тебя... Хорошая есть одна песня.— И Егор запел:

«Калина красная-а-а,
Калина вызрела-а...» 

— Да я ее знаю!— сказала Люба.

— Ну? Ну-ка, поддержи. Давай:

«Калина...» 

— Егор,— взмолилась Люба,— Христом богом прошу, скажи: они ничего с тобой не сделают?

Егор стиснул зубы и молчал.

— Не злись, Егорушка. Ну, что ты?

И Люба заплакала.

— Как же ты меня-то не можешь понять: ждала я, ждала свое счастье, а возьмут да... Да что же уж я, проклятая, что ли? Мне и порадоваться в жизни нельзя?..

Егор обнял Любу и ладошкой вытер ей слезы.

— Веришь ты мне?— спросил.

— «Веришь», «веришь»... А сам не хочет говорить. Скажи, Егор, я не испугаюсь. Может, мы уедем куда-нибудь...

— О-о!..— взвыл Егор.— Станешь тут ударником! Нет, я так никогда ударником не стану... честное слово, Люба, я не могу, когда плачут. Не могу!.. Ну сжалься ты надо мной, Любушка.

— Ну, не буду, не буду. Все будет хорошо?

— Все будет хорошо,— четко, раздельно сказал Егор.— Клянусь, чем хочешь... всем дорогим. Давай песню.— И он запел первый:

«Калина красная-а-а,
Калина вызрела-а...» 

Люба поддержала, да так тоже хорошо подладилась, так славно. На минуту забылась, успокоилась:

«Я у залеточки
Характер вызнала-а,
Характер ой какой,
Я не уважила,
А он пошел к другой. 

А я пошла с другим —

Ему не верится,
Он подошел ко мне
Удостовериться-а-а...»

Из-за плетня на них насмешливо смотрел Петро.

— Спишите слова,— сказал он.

— Ну, Петро,— обиделась Люба.— Взял спугнул песню.

— Кто это приезжал, Егор?

— Дружок один. Баню будем топить?— спросил Егор.

— А как же? Иди-ка сюда, что скажу...

Егор подошел к плетню. Петро ему на ухо что-то заговорил.

— Петро!— сказала Люба.— Я ведь знаю, чего ты там, знаю. После бани!

— Я жиклер его прошу посмотреть,— сказал Петро.

— Я только жиклер гляну...— сказал Егор.— Там, наверно, продуть надо.

— Я вам дам жиклер! После бани, сказала,— сурово молвила напоследок Люба. И ушла в дом. Она вроде и успокоилась, но все же тревога вкралась в душу. А тревога та — стойкая; любящие женщины знают, какая это стойкая, живучая боль.

Егор полез через плетень к Петру.

— Бренди — это дерьмо,— сказал он.— Я предпочитаю или шампанзе или «Реми-Мартин».

— Да ты спробуй!

— А то я не пробовал! Еще меня устраивает, например, виски с содовой...

Так, разговаривая, они направились к бане.

Теперь то самое поле, которое Егор пахал, засевали. Егор же опять и сеял. То есть он вел трактор, а на сеялке, сзади, где стоят и следят, чтоб зерно равномерно сыпалось, стояла молодая женщина с лопаточкой, Галя.

Петро подъехал к ним на своем самосвале с нашитыми бортами — привез зерно. Засыпали вместе в сеялку. Малость поговорили с Егором.

— Обедать здесь будешь или домой?— спросил Петро.

— Здесь.

— А то отвезу, мне все равно ехать.

— Да нет, у меня с собой все... А тебе чего ехать?

— Да что-то стрелять начала. Правда, наверно, жиклер.

Они посмеялись, имея в виду тот «жиклер», который они вместе «продували» прошлый раз в бане.

— У меня дома есть один, все берег его...

— Может, посмотреть — чего стреляет-то?

— Ну, время еще терять. Жиклер, точно. Я с ним давно мучаюсь, все жалко было выбрасывать. Но теперь уж сменю.