Киноповести

Присев к кухонному столику, Алеша достает тетрадку и карандаш, вырывает листок бумаги и пишет:

«Уважаемый Сергей Сергеевич!

Я уезжаю. Куда — не знаю сам, но уезжаю утром навсегда, это твердо решено. Может быть, вы подумаете, что я дезертир, но я ничего не могу сделать. Прощайте. Никому не верю. Алешка».

Передернув плечами, подышав на руки и потерев их друг о друга, как это делают при морозе, Алеша складывает вчетверо листочек и надписывает адрес. Отстегивает от рубашки комсомольский значок и кладет его на записку.

Приоткрывает дверь в комнату: видит спокойное, даже чуть улыбающееся во сне лицо матери, видит ребят, раскинувшихся на кроватях и раскладушках.

Но ничто уже не может тронуть Алешино сердце. Он хмурится, закрывает дверь, сняв с гвоздя, бросает поверх одеяла полушубок и, как был, не раздеваясь, в костюме, в ботинках, дрожа, забирается в постель.

Натягивает одеяло, закрывается с головой и сворачивается клубочком. Несколько мгновений длится тишина, подчеркиваемая тиканьем будильника. Затем раздается отчетливый, громкий голос:

— Говорит Москва… говорит Москва…

Алеша пошевелился, но все еще продолжает лежать.

— Говорит Москва… говорит Москва…

Выглянув осторожно из-под одеяла, Алеша видит напряженно склонившиеся над радиоприемником и как бы вырванные из темноты светом его глазка лица молодогвардейцев.

Круто сдвинул брови Олег Кошевой. Уля Громова слушает, широко распахнув ресницы. Туркенич и Ваня Земнухов склонились над тетрадками и приготовились записывать Москву. Никто из них не видит, что сквозь мутное стекло кухонного окна заглядывает гестаповец в черной фуражке.

Алеша вскрикивает, чтобы предупредить ребят, но в тот же миг распахивается дверь и гитлеровцы врываются в кухню.

Вместе со всеми молодогвардейцами Алеша оттеснен в угол… гестаповцы ломают, скручивают им за спиной руки.

А радиоприемник снова повторяет:

— Говорит Москва…

Высокий немец, с низко опущенным тугим животом, с нависшими над воротником толстыми складками шеи — злобно вырывает из розетки вилку.

— Надоело… — произносит он, ломая слово немецким акцентом, и приказывает: — Увести!

Трагически зазвучала музыка.

Удар гонга. Ослепительный сноп света.

— Следующий! Тюленин Сергей!

В луче прожектора окровавленный, истерзанный Сережка Тюленин. И страшное лицо палача, светящееся из темноты.

— Будешь говорить?

Молчание. Удар.

— Будешь… будешь… будешь…

Гонг. «В луче прожектора проходят лица Олега Кошевого, искалеченного, поседевшего, Ули Громовой, Вани Земнухова… Смеющаяся прямо в глаза палачам Любка-артистка…

— Следующий — Уточкин Алексей.

Гонг. Прямо в лицо Алеше направлен слепящий свет прожектора.

Громадная рука с твердыми, железными ногтями на пальцах хватает Алешу за горло.

Раздается шипящий голос:

— Если не выдашь своих… убью…

Рука отталкивает Алешу, и хлыст ударяет его по лицу крест-накрест. На щеках выступают багровые полосы.

Палач склоняется над Алешей.

— Что у вас там за бригада?.. Говори! Кто бригадир?

— Никогда! — вскрикивает Алеша.

Гонг. Алешу швыряют на окровавленный топчан. Два гестаповца держат его. Другие два бьют линьками из скрученного провода.

Офицер с толстой сигарой, зажатой между пальцами, наблюдает за пыткой.

Он наклоняется над Алешей:

— Что за значок у вас на груди? Кто вам его дал?? Что такое «Венера»?..

— Никогда… — хрипит Алеша, — не выдам… никогда…

Еще более сильный удар гонга.

Алеша, со скрученными назад руками, вздернут на дыбу.

— Отрекись! — слышится голос. — Отрекись! Скажи, кто ваша бригадирша! Дурак, она же предала тебя! Она путается с Митькой, а ты ее защищаешь! Выдай ее!..

— Ни за что!.. Никогда!

Удар гонга еще громче, еще выше.

Алеша подвешен вверх ногами под железной перекладиной.

— Признай — нет любви, нет идеалов, нет морали, нет будущего… все ложь, ложь, ложь!..

— Неправда! — кричит Алеша. — Неправда! Все есть!

И самый высокий, самый трагический музыкальный удар.

Молодогвардейцы, и Алеша среди них, стоят полураздетые, искалеченные, поддерживая друг друга на краю шурфа. Свистит сумасшедший ветер.

Рядом с Алешей — Олег Кошевой. Из-под темных, золотящихся ресниц ярко смотрят его глаза.

— Старик!.. — слышится голос Сергея Сергеевича. — Я здесь с тобой…

Со скрученными за спиной руками, истерзанного подводят гестаповцы к краю шурфа Сергея Сергеевича. Его ставят рядом с Алешей, и он говорит:

— Тсс… Я знал, старик, что ты настоящий человек… и все еще будет в жизни…

Гестаповцы сталкивают Сергея Сергеевича в шурф.

Одного за другим сбрасывают они в шурф молодогвардейцев.

И вот Алеша летит в черную бездну, крича:

— Будет! Будет! Будет!

— …Да что с ним? — спрашивает Сергей Сергеевич у Алешиной матери. — Проснись, Алеша.

А Алеша, разметавшись на своем сундучке, бормочет:

— Будет, будет… все будет…

— Алешенька… — мать тормошит спящего Алешу, — проснись, родной, тут пришли…

— А? Кто? За мной?

Алеша вскочил, испуганный. Перед ним Сергей Сергеевич.

— Это вы?..