Читаем Киноспекуляции полностью

И я думаю, главная проблема тут в том, что мы слишком долго представляли в этой роли Джека Пэланса и так и не смогли отвыкнуть от этой мысли. По крайней мере, я не смог. В какой-то момент возникло имя Джека Николсона. Тогда у нас еще были шансы его заполучить – ты должен помнить, что он еще не был тем Джеком. Но Сэму он не нравился. Он посмотрел, кажется, „Пять легких пьес“ и сказал (никогда это не забуду): „Это Генри Фонда для бедных“. Да, Леттьери – самому не хочется это говорить, но он вызывал отторжение. Ли Марвин и Невилл Брэнд, которых я очень люблю, играли таких персонажей, как Руди, но за ними всегда было интересно наблюдать.

При всем при этом должен отметить, что Сэму он очень нравился в этой роли».

Еще одна вопиющая потеря фильма – отсутствие сюрреалистического эпилога в Эль-Рее. В книге Эль-Рей – это городок по ту сторону мексиканской границы, рай для беглых преступников и изгоев. Эль-Рей – уникальное творение Томпсона, нечто на грани бульварного чтива и высокого искусства. Оно похоже на ту гнилую дыру, где оказались Ив Монтан в «Плате за страх» и Рой Шайдер в «Колдуне», ее гораздо более удачном ремейке. Или на загадочный городок Камино Реал из одноименной пьесы Теннесси Уильямса, где главный герой, бывший боксер Килрой, ждет неведомо чего в компании Дамы с камелиями, Казановы и лорда Байрона.

Только Эль-Рей у Томпсона выглядит совсем иначе и ведет к совсем иному финалу. Эль-Рей Томпсона больше похож на шикарный отель, чем на грязную, воняющую мочой, набитую москитами деревню из «Колдуна». Однако это место – настоящее Чистилище. Как будто случайно залетев в крутой криминальный роман из мира Луиса Бунюэля или Кена Рассела, оно сразу выводит его на территорию фантастики.

Эль-Рей дарит беглецам покой и безопасность.

Но по высокой цене.

Каждая комната, каждое блюдо, каждый напиток стоит бешеных денег (прямо как на Каннском кинофестивале). И поскольку люди, решившие скрыться в Эль-Рее, не могут оттуда уехать… рано или поздно… деньги заканчиваются.

И люди превращаются в попрошаек, а со временем доходят буквально до людоедства. Эта участь – рано или поздно – ждет каждого, кто попадает в Эль-Рей.

Включая Дока и Кэрол, которые к моменту нашего с ними расставания не только пышут взаимной ненавистью, но и думают, как бы друг друга угробить, чтобы подольше пожить на украденные деньги и оттянуть свою неминуемую участь. После всего того безжалостного насилия, которое обрушивает на нас Томпсон, в финале выясняется, что у писателя все-таки есть нравственные ориентиры. Нас, возможно, сильно огорчит такой финал для Дока и Кэрол, но автор явно считает, что они и им подобные получают по заслугам. Сюжетный поворот с людоедством показывает, что Томпсон на самом деле думает об этой парочке.

Для многих читателей последняя глава определила все отношение к роману. Одни ее не любят и считают, что она губит всю книгу.

Другие не так категоричны, но считают, что она смазывает впечатление.

А есть и те, кто любят книгу именно за финал.

И те, кто считает, что финал поднимает ее на уровень шедевра.

Лично я уже не так сильно люблю финал, как раньше. Раньше он притягивал меня одной своей извращенностью. Теперь я думаю: раз уж Томпсон решил так резко все изменить одной главой, так мог бы написать ее и получше.

Честно говоря, в книге это сползание в ад в какой-то момент начинает надоедать. Приходится заставлять себя читать дальше. И это говорю я – человек, который приравнивает грехопадение к искусству.

И, возможно, книжные Док и Кэрол заслужили такую участь, но вам ни за что не захочется смотреть, как парочка из фильма, Маккуин и Макгроу, задумывают убить друг друга и превращаются в бомжей-каннибалов. Я спросил Уолтера, не думали ли они оставить финал в Эль-Рее.

Он ответил: «Меня никто не просил его выкидывать. Но я знал, что нужно продюсерам. И такой финал им явно нужен не был. Если бы я оставил книжный финал, фильм бы просто не сняли. Даже если бы Paramount сняла его, что крайне сомнительно, это был бы очень странный фильм. А странный фильм никому не нужен. Им нужна была крепкая криминальная картина со Стивом Маккуином, которая хорошо сработает в прокате. Но я очень люблю роман Джима Томпсона. Кто-то должен сделать мрачную версию „Побега“»[36].

Перейти на страницу:

Похожие книги

100 мифов о Берии. Вдохновитель репрессий или талантливый организатор? 1917-1941
100 мифов о Берии. Вдохновитель репрессий или талантливый организатор? 1917-1941

Само имя — БЕРИЯ — до сих пор воспринимается в общественном сознании России как особый символ-синоним жестокого, кровавого монстра, только и способного что на самые злодейские преступления. Все убеждены в том, что это был только кровавый палач и злобный интриган, нанесший колоссальный ущерб СССР. Но так ли это? Насколько обоснованна такая, фактически монопольно господствующая в общественном сознании точка зрения? Как сложился столь негативный образ человека, который всю свою сознательную жизнь посвятил созданию и укреплению СССР, результатами деятельности которого Россия пользуется до сих пор?Ответы на эти и многие другие вопросы, связанные с жизнью и деятельностью Лаврентия Павловича Берии, читатели найдут в состоящем из двух книг новом проекте известного историка Арсена Мартиросяна — «100 мифов о Берии».В первой книге охватывается период жизни и деятельности Л.П. Берии с 1917 по 1941 год, во второй книге «От славы к проклятиям» — с 22 июня 1941 года по 26 июня 1953 года.

Арсен Беникович Мартиросян

Биографии и Мемуары / Политика / Образование и наука / Документальное
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное