Кинжал для левой руки

Бритье — процесс жизнеутверждающий, даже когда смерть заглядывает через плечо в твое зеркальце. В осколке кухонного зеркала, перед которым капитан-лейтенант Кондратьев намыливал щеки, отражалась в раме окна Екатерининская гавань, а в ней черная, как эшафот, рубка подводной лодки «М-91». Это была его «малютка» с везучим, как полагали все, тактическим номером в семь «чертовых дюжин»: 7 x 13 = 91. Теперь капитан-лейтенанту Кондратьеву предстояло испытать на себе это дивизионное поверье. Сегодня в ночь он уходил в свой первый самостоятельный командирский поход — без «дядьки», без «вывозного», без старшего на борту. Уходил он на свободную охоту в Тана-фиорд, и потому сердце его колотилось под темно-синим флотским кителем азартно и тревожно, слегка замирая при мыслях о глубинах в «пять трамвайных остановок», о минных полях, выставленных немцами при входах во все большие фиорды, о патрульных «Аррадо», которые не давали покоя подлодкам даже в районах зарядки аккумуляторных батарей, о… Кондратьев гнал эти тоскливые мысли нарочито бодрыми командами, которые он подавал самому себе:

— Выбрить правую щеку! Есть выбрить правую щеку! Бреется правая щека… Намылить подбородок! Есть намылить подбородок!.. Отставить!

Командир «91-й» отшвырнул бритву: кто же бреется перед выходом в море?! Он нарушил старый подводницкий обычай и теперь, ох, несдобровать в Тана-фиорде[12]! Да еще этот осколок разбитого зеркала на кухне. Давно надо было выбросить! Да еще выход в пятницу… Все сходилось одно к одному.

Он с тоской потер выбритую щеку и снова взялся за бритву. Не идти же со щетиной по левому борту. Но усы оставил. Может, зачтет капризная морская фортуна?

На лодку Кондратьев прибыл за четверть часа до подъема флага. Экипаж «малютки» из шестнадцати человек уже стоял на заснеженном пирсе в двухшереножном строю. Помощник, он же штурман, двадцатилетний лейтенант Ладошка, срывающимся тенорком доложил о готовности к подъему флага. Кондратьев обвел взглядом своих людей так, будто видел их впервые. Правый фланг открывал круглолицый инженер-механик Квасов. Он был вторым офицером на лодке после помощника. Горький пьяница, но великолепный дизелист, инженер-капитан-лейтенант был снят из флагманских механиков «малюточного» дивизиона и назначен на лодку обычным «дедом». В море с таким мехом горя не знать… Рядом с ним — боцман главстаршина Ухналев, донской казак, человек ершистый, горластый, однако знающий толк в непростом боцманском деле. По совместительству — корабельный фельдшер, поскольку учился в далекой юности на зоотехника. Во всяком случае, одна операция удавалась ему мастерски: боцман выводил Квасова из запоя в любое время дня и суток, вливая меху в глотку зверский коктейль из спирта, разведенного соляром.

По левое плечо боцмана — командир отделения рулевых-сигнальщиков старший матрос Саша Гай, гитарист, гармонист, балабола, душа любой компании, любимец полярнинских зенитчиц, телефонисток и медсестер. Это он изрек в курилке: «Если Родина прикажет, мы и шинель в трусы заправим», за что после ужина был вызван в особый отдел. Кондратьеву стоило больших трудов вызволить его из цепких рук чекистов. Разве ведомо им, что на мостике Гаю цены нет: один держит под зорким дозором весь круг морского горизонта. Чайка тишком не пролетит! Отпустили до поры…

Далее матрос Шкерия — кок-торпедист. Лучший кулинар среди торпедистов и лучший торпедист среди кулинаров. У каждого подводника на «малютке» по две специальности: радиотелеграфист, он же и гидроакустик, а штурманский электрик несет вахту не только у гирокомпаса, но и у гребного электромотора… Мал подводный кораблик — да опасен. Не зря говорят: «Не так страшен черт, как его “малютки”». По лабиринтам норвежских шхер только на них и лазать.

— Команде вниз! Корабль к бою и походу изготовить!

В один миг вся подводная братия исчезла в верхнем рубочном люке. Командир последним влез в стальной колодец входной шахты. Подводная лодка, даже когда она стоит у причала, — уже линия фронта. Люк задраил, и ты в траншее. Вышел в море, и ты уже в бою, даром что со стихией. А уж противника встретил, тут уж над тобой тройная смерть нависла: от коварства всегда жизнеопасной лодочной машинерии, от разгула морской стихии и от глубинных бомб надводного врага.

Кондратьев вдохнул привычный лодочный воздух, насыщенный запахами соляра, краски, резины, хлеба и дешевого матросского одеколона. Переоделся из шинели в ватник. Как поет балабола Гай под гитару: «Маленькой лодочке холодно зимой». В «малютках» не предусмотрено отопление, и экипаж согревается на походе надышанным воздухом да теплом от работающих механизмов.