Кинжал Клеопатры

Лора впервые начала слышать голоса, когда Элизабет училась в колледже. Вскоре последовали параноидальные образы. Ей стало казаться, что кто-то разбрасывает стекла по полу ее спальни, пока она спит. Она отказывалась есть, если не могла наблюдать, как готовят еду, поскольку была уверена, что ее кто-то пытается отравить. Когда Элизабет вернулась на рождественские каникулы во время обучения на втором курсе колледжа, ее мать пыталась скрыть болезнь сестры. Но как только все раскрылось, та сначала преуменьшила состояние сестры, а после вообще полностью отрицала все.

Катарина, которая обладала ледяным взглядом и сохраняла гробовое молчание, выбегала из комнаты в слезах, решительно отвергая попытки отца Элизабет поднять эту тему, когда все ее усилия закрывать на это глаза ни к чему не приводили. Хендрик был беспомощен перед лицом эмоционально неустойчивой жены. Он имел старомодный взгляд на жизнь – смотрел на женщин как на хрупких созданий, которых следует защищать и баловать. Что удивляло Элизабет, поскольку Катарина обладала железной волей и властностью. Тем не менее ее отец обожал свою умницу-красавицу жену с отчаянной страстью, которая напоминала Элизабет Шарля Бовари – без памяти влюбленного мужа Эммы из романа «Мадам Бовари». Эта книга была основным произведением на уроках французской литературы в колледже, и, хотя Элизабет испытывала трудности с французским языком, история ее покорила.

Заметив тревожные симптомы у своей сестры, Элизабет вернулась в Вассар обеспокоенная и озадаченная, но каким-то образом сумела полностью погрузиться в учебу. Когда она вернулась домой после окончания второго курса, невозможно было отрицать, что ее сестра изменилась. Исхудав и побледнев, Лора оказалась во власти голосов, которые могла слышать только она. Иногда они заставляли ее смеяться, но чаще они пугали ее. Элизабет могла лишь наблюдать, как ее любимая сестра все глубже погружается в мир, где никто не мог до нее добраться. Когда-то ходили разговоры о поступлении Лоры в художественную школу, но они прекратились, поскольку ее состояние ухудшилось.

К концу третьего курса обучения Элизабет родители поместили Лору в больницу Белвью – в недавно достроенное отделение для душевнобольных. Когда Элизабет вернулась в город после окончания колледжа, она навещала сестру раз в неделю и зачастую возвращалась домой в состоянии нервного истощения, видя, как та уходит от реальности.

– Я виделась с ней два дня назад, – сказала Элизабет своей матери, которая до сих пор возилась с чаем.

– Она узнала тебя? – спросила Катарина, не оборачиваясь.

– Да, – заявила Элизабет, хотя, по правде говоря, она не была уверена.

– Они перевели ее в отдельную палату.

– Твой отец устроил это, – сказала ее мать. – Он состоит в Совете директоров больницы.

– Мы могли бы как-нибудь навестить ее вместе, – сказала она, как раз в тот момент, когда ее мать уронила чашку, разбив ее, отчего осколки костяного фарфора рассыпались по паркетному полу.

На мгновение Катарина уставилась на беспорядок, затем ее лицо сморщилось, как китайский веер.

– Какая я неуклюжая. Что со мной будет дальше? – разразившись рыданиями, она выбежала из комнаты.

В нормальной семье дочь могла бы пойти утешить ее, но Элизабет прекрасно понимала, что они не нормальная семья. Катарина ван ден Брук терпеть не могла, когда ее видели плачущей, даже родная дочь. Бегство из комнаты было равносильно тому, как римский центурион натягивал плащ на лицо, чтобы скрыть свои страдания. Элизабет знала, что лучше не следовать за мамой.

Она взяла парасоль, шелковую сумочку и перчатки, которые одолжила Катарина. Сунула их под подмышку и тихо выскользнула из дома.

Глава 4

Когда Элизабет вышла на Пятую авеню, шел небольшой дождь. Не желая пачкать свои модные туфли, она взяла кеб, чтобы доехать до места проведения званого вечера. Приехав туда, девушка увидела вереницу экипажей, протянувшуюся на четыре квартала в обе стороны. Большинство гостей на вечеринке, устроенной Кэролайн Астор, владели собственным экипажем и желали показать это всем.

По сравнению со зданием в стиле французского замка, расположенным через дорогу, особняк Асторов снаружи выглядел на удивление неприметно. Расплатившись с извозчиком, Элизабет вышла из кеба и поднялась по массивной каменной лестнице, ведущей к парадной четырехэтажного дома. Дверь открыл дворецкий, цвет его кожи был похож на цвет высушенной кукурузы. Оглядев девушку сквозь свои бифокальные очки, он неохотно взял ее визитную карточку, приподняв бровь, когда увидел надпись «Нью-Йорк геральд» над ее именем.

– Значит, вы журналист? – спросил он, произнося слово «журналист» тем же тоном, который используют для описания неприятной физиологической функции организма.