Кинжал Медичи

«Ты держишь в руках образец автоматического оружия, управляемого микрочипом. В обойме двести разрывных шариков. Пистолет стреляет очередями. Нажми один раз кнопку сбоку предохранителя, и включится полуавтоматический режим. Чтобы перейти в автоматический, нажми еще раз. Резиновая лента надевается на предплечье — служит кобурой».

Ничего больше. Никакой подписи.

Я остановился на единственном разумном объяснении. Это работа Арчи. Он узнал у моего агента, где я остановился и… Но конверт с ключом от ящика оказался в сумке моей спутницы. Как объяснить это?

Антония внимательно выслушала мои рассуждения. Пожала плечами.

Я ждал, что она начнет причитать «это безумие», «ваш друг, должно быть, рехнулся», а она предложила надеть портупею.

Я зарядил «зиги», надел на запястье резиновую кобуру, пристроил туда мини-пистолет. Затем напялил портупею, сверху куртку и почувствовал себя настоящим Бэтменом.

Повернулся к Антонии:

— Где бы мы могли спокойно пересидеть несколько дней, занимаясь записками Леонардо?

Она задумалась.

— Наверное, в Милане. Это недалеко отсюда. Большой город. Я там все знаю. Только… у вас есть деньги? Потому что у меня совсем немного.

— С этим порядок, — сказал я, пробуждая к жизни старую развалину. — Покажите, в какой стороне Милан.

* * *

До Милана оказалось три часа езды по довольно приличному шоссе. День был солнечный, но довольно прохладный. Так что окна можно было держать закрытыми и спокойно разговаривать.

— Ну что ж, — произнес я, покосясь на нее, — я вам о себе рассказал. Теперь ваша очередь. Вы американка?

Антония вздохнула:

— Я выросла в Нью-Йорке.

― Где?

— На Стейтен-Айленде.[9]

— Но ваши родители итальянцы?

— Да. Отец эмигрант первого поколения, мама второго. Дома у нас говорили по-итальянски.

— Значит, итальянский район Стейтен-Айленда. Католическая школа. В семье шестеро детей.

— Трое. У меня два брата. Старше на четыре и шесть лет.

— Отношения близкие?

— Не очень. Я вроде как откололась от семьи.

— Как это случилось?

Справа с нами поравнялся торговый фургон. Я напрягся. В кабине двое в комбинезонах. Водитель послал Антонии воздушный поцелуй. Она ответила экспрессивным жестом с участием подбородка и руки. Он рассмеялся и прибавил скорость.

— Ох уж эти итальянские мужчины, — проворчала она. — Так о чем мы говорили?

— О вашей семье.

— Мой отец — электрик. Традиционная профессия для итальянца.

— А мама?

— Очень яркая, способная женщина. Училась в колледже. Строила большие планы, мечтала о карьере журналистки. А потом появился он, пришел починить проводку в ее комнате, и она влюбилась до потери рассудка. Мама была безнадежно романтична, а папа слишком красив и обаятелен. Она бросила учебу, вышла замуж и начала рожать детей. Ради мужчины пожертвовала будущим.

— Но вы по ее стопам не пошли?

— Нет. Братья избрали ту же профессию, что и отец, а я оправдала мамины надежды, получила стипендию в колледже Вассара.[10]

— Колледж женский?

— Ну и что?

— Скучно, наверное, одни девчонки.

— Чепуха.

— И какую специальность вы изучали?

— Историю. Потом приехала в гости к дяде Фаусто и влюбилась в Венецию. Решила стать искусствоведом, работать в музее.

— И после окончания колледжа переехали в Италию?

— Я продолжила учебу здесь, потом защитила диссертацию. А потом начала работать в галерее и сразу попала под пресс Серджо Корта. Ужасный человек. Не уходит на пенсию, просиживает место. Сам не занимается исследованиями и мне не дает. Заставляет читать лекции выпускникам-студентам. Тоска.

— А как насчет мужчин?

— Что значит «мужчин»?

— Ну, например, итальянских. Они какие? Я имею в виду для вас.

— Очень романтичные… вначале.

— Понимаю. А потом перестают дарить цветы, требуют надеть передник.

Антония не ответила.

— А как вы развлекаетесь?

Она задумалась.

— Иногда пою. Не смейтесь.

— Это же здорово. В клубах?

— В одном. Малоизвестном. О котором никто в галерее не знает. Выступаю на любительских вечерах.

— И с каким репертуаром?

— Очень широким. Но обязательно душевное и не требующее больших вокальных данных. У меня ведь диапазон не выше двух октав.

— Да, ваш голос мне показался немножко прокуренным.

— Есть грех. Курю. Уже двадцать лет. Но не больше трех сигарет в день.

— Да что там, все грешны. — Я улыбнулся. — И какую песню вы впервые спели на публике?

— Что-то из Мадонны. Кажется, «Первую любовь».

Я представил ее у микрофона и улыбнулся.

— Сильная вещь.

— У вокалистов меня интересует не техника, а манера исполнения, — проговорила она, глядя в окно. — А вот в живописи иначе.

— Конечно, иначе.

— Живопись, кроме души, требует еще и мастерства. Бесконечной души и законченного мастерства. — Она оживилась. — Эти два качества должны быть смешаны в нужной пропорции. У разных художников она разная.

— Определенно разная. Почему вы на меня так смотрите?