Этот голос был с нами в нише. Клянусь, мое сердце пропустило удар, и волосы на шее встопорщились, как у испуганной кошки. На наше великое счастье — хвала Мизаену! — мы все, впятером, так дернулись в своем инстинктивном желании убежать, что не дали друг другу сдвинуться с места. Затем страх, что нас обнаружат, пересилил страх освобожденного от телесной оболочки голоса, и мы снова замерли, как прячущиеся зайцы. Кровь так громко стучала в моей груди, что я удивилась, не услышав эха этого стука, отраженного от камней. Артефакты, спрятанные в куртке, свинцом давили на пустой желудок, а в ноге, которую кто-то нечаянно пнул, пульсировала боль.
Упреки сыпались один за другим, перерастая в угрозу. Во всем этом было только одно хорошее, о чем стоит сказать: за шумом стало не слышно голоса, пойманного в ловушку вместе с нами.
Это тормалинское исступление почти заглушило топанье сапог по каменным ступеням, когда эльетиммы, пришедшие за нами в склеп, дрогнули и побежали. Если бы кто-то не придавил мои ноги, я бы последовала за ними — и плевать на последствия.
Эльетиммские голоса теперь кричали, а тормалинские разрывали этот гам пронзительными воплями.
— Сорград! — прошипела я в темноту. — Ты сказал, здесь есть еще один выход.
— Я сказал, может быть, — возразил он. — Если есть, то я не могу его найти.
— Ищи лучше, — решительно сказала я. — Используй магический свет.
— Я не пойду через ту компанию, — твердо заявил Грен.
— Я не стану творить магию стихий, пока не узнаю, как они к ней отнесутся, — с такой же твердостью молвил Сорград. — Шелтии запрещают урожденному магу даже приближаться к тайакару, и бьюсь об заклад, у них есть на то веская причина.
— Способны ли тени причинить вред живым? — В Шиве проснулся беспристрастный ученый. Но его отрешенности хватило лишь на первую половину вопроса, затем голос мага дрогнул от беспокойства.
— Я не собираюсь это выяснять, — резко ответил Райшед.
Я почувствовала острый запах его свежего пота, а затем поняла, что и сама вся взмокла от страха.
— Как насчет Высшего Искусства, Ливак? — спросил Сорград с похвальным спокойствием. — Нет ли чего-нибудь, что ты могла бы использовать?
— Как я должна читать в темноте?
Впрочем, свет бы тут не помог. Насколько я помнила, пергамент, лежащий в моем кармане, не содержал ничего, что подходило бы для такого случая. Шум снаружи нарастал, и голос рядом с нами тихо заплакал, как раненая кошка.
Я не испытывала подобного ужаса с тех пор, как была ребенком. Это не шло ни в какое сравнение с тем чувством, когда просыпаешься в холоде непроглядной зимней ночи: свечной огарок потух, и кругом висит зловещая чернота. В те годы я боялась темноты, но еще больше страшилась того, что может наброситься на меня, если я вылезу из своей кроватки, или того, что я могу разбудить, если кого-нибудь позову. Однако тогда, в детстве, моя мать всегда слышала, что я зашевелилась, и появлялась с новой свечой, обращая тени в бегство деловитыми словами утешения, смешанного с упреком. Мой отец, в тех редких случаях, когда он оставался с нами, обычно пел мне песню, превращая темноту в уютное одеяло, окутывающее меня со всех сторон. Это была Лесная песня, в ней нет никакого джалквезана, но попробовать стоит.
Я никак не могла выровнять дыхание, из-за чего пропустила больше нот, чем взяла, но я упорно продолжала петь эту старую колыбельную.
Неблагозвучный голос Шива дал понять, что эту песню знают и в далеких Кевилских болотах. Мы вместе замедлили бойкий темп мелодии в полном соответствии со словами.