Кинжал Улугбека

- Привет звездным странникам! - глухо, как в трубу, пробасил Харитон. - Привет разведчикам погребальных недр! Наслышаны про ваши подвиги.

- Привет, привет. Что празднуем? - оживленно сказал Лерыч.

- Не празднуем, а поминаем. Моя мать отправилась в дальний путь. На какую-то из звезд, как вы изволите выражаться. Интересно, уходим мы на ту же звезду, с которой пришли, или на другую?

Ребят поразил жалкий вид этого огромного несуразного мужчины, но еще больше - его цинизм. А Лерыч сказал:

- Прости. Мы тебе соболезнуем.

- Да что там… - откликнулся Харитон.- Все к лучшему. Отмучилась. Она же год не вставала, криком кричала и днем и ночью. Помяни, Валерий Иванович, рабу Божью Тамару. Ты ж ее знал.

Рёбятам стало совсем неуютно, Лерыч это почувствовал и отпустил их знакомиться с окрестностями.

Прямо за домиками уходила вверх обрывистая стена лессового берега с многочисленными дырочками птичьих гнезд. А к Сырдарье спускалась лесенка. Наверно, переменился ветер. Сильно тянуло вонью с того места, где инвалид палил покрышку, и двигалась оттуда темная дымовая туча, которая на глазах чернела и постепенно заволокла полнеба.

Они свернули на глиняную разъезженную дорогу. Невдалеке, возле пыльного кустарника, стояли два ослика. Белый и черный. И хотя по росту они почти не отличались, сразу было видно: это мать и детеныш. Белая ослица была запряжена в повозку и стреножена, но свободный от пут детеныш не отходил от нее ни на шаг. Был он весь черный, кроме белых очков вокруг глаз, шерсть шелково блестела и не была покрыта пролысинами, потертостями и болячками, как у матери. Уши торчали большие, горячие, нос и губы на ощупь оказались мягкие и влажные.

Мать давала себя гладить и обреченно, безрадостно смотрела на ребят. Детеныш хватал мягкими губами их пальцы и сосал. Зубы у него были большие и желтые, но зубами он руку не задевал. Глаза смотрели ласково и наивно.

Когда стали уходить, ослик потопал за ними.

- Где твоя мать? - строго спросил Паштет. - Иди к ней.

Он вернулся к ослице, и малыш пришел за ним. Паштет поглаживал шерстку, что топорщилась между его ушей. И мать погладил, чтобы ей не было обидно. Девчонок он оставил возле ослов, а сам пошел узнать у Лерыча, не пора ли в дорогу. Его беспокоил Харитон и бутылка коньяка.

Жидкость в бутылке поубавилась. Лерыч спросил про Варю с Герой и налил Паштету чаю, а Харитон подвинул жестяную банку с килькой в томате и насыпал из кулька прямо на стол печенья.

- Там полный туман, от дыма ничего не видать, - сказал Паштет. - Зачем этот человек жжет покрышку?

- От мошки, - ответил Харитон. - Вредная нарывная мошка. Раньше не было, откуда взялась? Теперь дымом спасаются. Этот человек жжет резину утром и вечером и получает за это зарплату. Но забота, разумеется, не о нас. На том берегу построили дом отдыха для каких-то дельцов. У нас вонища и дымища, а у них мошки нет. Что, нравится Эгар-тепе?

- Шахрухия лучше, - сухо отозвался Паштет.

- Накрылась ваша Шахрухия, - сказал Харитон и неожиданно захохотал. Паштета неприятно поразил этот басистый отрывистый смех.

- Почему это накрылась? - с вызовом спросил он.

- Да потому, что спонсор накрылся. У вас там отца его ухлопали, а он будет экспедицию субсидировать? Сомневаюсь. А у института нет денег даже на плановые раскопки, не то что на детские игры.

- Какая связь между убийством и археологами? И не в игрушки мы играем.

- Знаю, смена растет. Но что бы ты ни думал, Валерий Иванович, кончилась твоя коммуна. И нечего тебе фантазировать. На жизнь нужно смотреть просто и видеть ее такой, какая есть. Занимался бы своими делами, уж давно бы диссертацию навалял. А ты напридумывал. Шахрухия… Земля обетованная… Планета детей…

- Может, и напридумывал, а может, и нет, - спокойно отозвался Валерий Иванович. - И ничего не кончилось. Может быть, все еще только начинается.

- Никакие это не выдумки, - возмутился Паштет. Он чувствовал не то что неприязнь к Харитону, почти ненависть. Все ему было отвратительно в этом человеке: лицо, каштановые сосульки волос, кошачьи усы, кожаный широкий пояс и браслет. Раздражала самоуверенность и высокомерность. И еще что-то.

- Цыц, ребенок! - добродушно, как маленькому, сказал Харитон. - Я ваши сказки разрушать не буду. Я же знаю, что Валерий Иванович редкий человек. Последний идеалист и максималист на этой суровой и нежной земле. Чего смотришь? Думаешь, только вы умеете красиво говорить? Вам, конечно, с ним сильно повезло. Повезло уникально. Это правда. Он великий человек, последний динозавр. Он великий и последний дурак. Говорю любовно, прошу не обижаться. - Словно защищаясь, Харитон поставил руку ладонью к Паштету, разыгрывая удивление и испуг, а потом обратился к Лерычу: - А чего он на меня так смотрит? Он меня сейчас укусит!

- Я не собака, чтобы кусаться, - сказал Паштет с вызовом.