Кинжал всевластия

Фредди стоял возле двери, глухо рычал, переминался с лапы на лапу.

Лида снова провела рукой по лицу.

Она хотела навести в квартире порядок, но ей кто-то помешал. Кто-то к ней приходил, но вот кто… и в коридоре наследили…

Лида опустила глаза, увидела на полу отпечатки мужских ботинок. Очень характерный след – косая решетка, пересеченная двойной линией… надо протереть пол…

Но кто же это приходил?

В голове был странный туман, из которого выплыло мужское лицо, выплыло и тут же исчезло. Лида почувствовала глухое раздражение – что такое с ней творится? Раньше ничего подобного не случалось, память у нее очень хорошая…

Вдруг дверной звонок снова залился звонкой трелью.

Лида вздрогнула, подошла к двери, спросила севшим от волнения голосом:

– Кто это? Это опять вы?

– Лида, открой, я забыл дома диссертацию Коломенского! – донесся из-за двери голос мужа.

– Это ты, Слава?! – проговорила она с облегчением.

Фредди радостно взлаял, узнав хозяина.

– Я, конечно, кто же еще!

Лида открыла дверь, впустила мужа и с порога напустилась на него:

– Вечно ты все забываешь! Как так можно? Взрослый человек, а ведешь себя как ребенок! Сколько времени зря потерял! И мне мешаешь, я тут уборку затеяла, а ты опять наследишь…

Вернер Раушенбах шел всю ночь не разбирая дороги. Он шел, понимая, что если остановится, то умрет. Если бы он остановился, если бы сел на поваленное дерево, чтобы дать отдых сбитым, измученным ногам, – усталость взяла бы свое, и он заснул бы, а заснув на мерзлой глинистой земле в заскорузлой одежде, снятой с мертвого крестьянина, не проснулся бы. Если бы он даже каким-то волшебным образом не умер от холода – во сне его загрызли бы какие-нибудь лесные звери. Пару раз он слышал в кустах подозрительный шорох, чувствовал спиной пристальный голодный взгляд.

Холод измучил его, но с холодом он справлялся, непрерывно двигаясь. Хуже было с голодом.

Голод жил внутри его как живое самостоятельное существо, как хищный зверь, вгрызающийся во внутренности. Кажется, Вернер отдал бы за кусок хлеба свою бессмертную душу, тем более что он не верил в бессмертие души.

Вернер шел по редкому унылому лесу. Возможно, он шел по кругу. В конце концов, это не имело значения.

Начало светать. Раушенбах споткнулся о торчащий из земли корень, упал и покатился вниз по крутому, усеянному хвоей склону. Склон кончился, Вернер лежал обессиленный на дне оврага, перед глазами маячил низкий колючий куст. Его охватила слабость и равнодушие. Совершенно не хотелось вставать. Он полежит немного, совсем немного, самое большее полчаса…

Сознание начало путаться, перед глазами Вернера поплыли смутные картины прошлого – берлинский салон, лесная дорога в Северной Вестфалии… крик петуха…

Он вздрогнул и пришел в себя.

Крик петуха ему не послышался – он только что прозвучал еще раз, на самом деле где-то совсем рядом кричал самый настоящий петух. А там, где есть петух, есть человеческое жилье, еда, теплый дом, жизнь…

Раушенбах с трудом поднялся и пошел в ту сторону, откуда донесся петушиный крик.