Кинжал всевластия

Через несколько минут он вышел на лесную опушку и увидел жалкие, покосившиеся избы затерянной в лесу деревеньки. Деревеньки, которую чудом обошла война.

Возле крайней избы копошилась закутанная в тряпье старуха. Кажется, она колола дрова.

Раушенбах мучительно сглотнул и двинулся к деревне на слабых, подгибающихся ногах.

Старуха увидела его, распрямилась, поудобнее перехватила топор и смотрела на приближающегося мужчину пристально и настороженно.

– Ты кто? – спросила она, когда их разделяло всего несколько шагов.

– Есть… я хочу есть… – проговорил Раушенбах, и понял, что его выдает акцент.

И действительно – в глазах женщины вспыхнула ненависть, рука с топором начала подниматься…

– Я латыш… – проговорил Вернер поспешно. – Немцы везли меня в Германию на принудительные работы, я сбежал из поезда и долго шел по лесу… я заблудился и очень хочу есть…

Он понимал, что его рассказ выглядит недостоверно, но ничего лучшего не придумал. Он надеялся на чудо.

И чудо произошло.

Рука с топором опустилась.

– Бери дрова, – проговорила женщина, поворачиваясь к избе.

Вернер подобрал охапку наколотых дров, пошел следом за хозяйкой.

Они поднялись по шаткому крыльцу, вошли в полутемные сени. Женщина прислонила топор к стене, обернулась к нему. Раушенбах с удивлением увидел, что она вовсе не старуха, может быть, немногим старше тридцати.

– Как тебя зовут, латыш? – спросила она странным, усталым голосом.

– Янис, – ответил Раушенбах после короткой паузы.

– Ваня, значит… – вздохнула женщина. – Как мужа моего звали… на него еще в сорок первом похоронка пришла, так и живу одна который год… Проходи в горницу, Ваня, я тебе чего-нибудь сготовлю. У меня, конечно, мало что осталось, но картошек несколько есть, и капустка квашеная…

Раушенбах поел. Хозяйка смотрела на него с грустью и умилением – ей давно уже не приходилось кормить мужчину. Сама она не ела. После еды его клонило в сон, хозяйка постелила ему на широкой скамье, и Вернер тут же провалился в черный омут без сновидений.

Проснулся он оттого, что почувствовал рядом горячее женское тело, услышал жаркий шепот.

– Ваня, – шептала хозяйка. – Ванечка! Который уж год я одна… обними меня, Ванечка!

На следующий день Вернер колол дрова, когда к забору подошла высокая худая старуха. Впрочем, теперь он не решался определять на глаз возраст местных женщин. Старуха поздоровалась, Раушенбах ответил глухо, неразборчиво. За спиной его беззвучно возникла Татьяна – так звали его хозяйку.

– Кто это у тебя, Тань? – спросила старуха.