Кинжальный огонь

Пропеллер заменили быстро. Лысов сел в кабину, мотор фыркнул и заработал. Как же мне стало легко! С борта технарь подал знак: «Лететь можно!» Слышу, орет сквозь гул мотора: «Сможешь поднять машину, Рогов?» — «Смогу-у!» — заорал я во все горло. Техник погасил мотор, пропеллер замер. Лысов сошел с машины, положил мне руку на плечо и только теперь заметил, что я без погон… Он сочувственно снизил тон и спокойно сказал: «Мы подтянем тебя на буксире вон туда! Садись в кабину, поехали!» Я уселся, взялся за родной штурвал. Когда остановились, осмотрел поле… Самолет взлетел легко! И я радовался, как дитя! Помахал технарям через борт и… хоть песни пой! Вскоре оказался в зоне своего крохотного аэродромчика и аккуратно посадил «уточку». Прибежал в штаб и радостно доложил генералу. Тот пассивно выслушал меня: «Тебе повезло, парень! За срыв операции знаешь, что бывает?.. Мог бы без связи нас оставить! Момент ответственный! Да и машина… Сколько стоит твой самолет? Там, в тылу, люди круглосуточно работают, на куске хлеба сидят, клепают оружие. А ты? Заложил, а потом шалостями заниматься вздумал в воздухе! И это при выполнении боевого задания!.. За провода!.. Словом, иди в строевой отдел. Приказ уже состоялся. Послужи, браток, в пехоте… Иди!» Он отвернулся от меня, и я молча отдал честь…

Вышел, щеки горят, губы сохнут, сердце колотится — провалиться бы! Зашатало меня, замутило. Вышел я и сел на лавку. Что делать теперь? Взялся за голову. Первое, о чем подумал: не унывать! Взять себя в руки, успокоиться и не паниковать! Встал и пошел в строевой отдел. Вот так я оказался с вами, товарищи пехотинцы, в качестве рядового.

Рогов опустил взгляд и потянулся за золотистой соломинкой.

— А сколько тебе лет, Андрей? — нарушил молчание Бутенко.

— Сколько мне лет? Пожалуй, двадцать! Зимой, под Новый год, двадцать один исполнится.. — Рогов облегченно вздохнул и улыбнулся. Ему, видимо, было приятно участие солдат в его судьбе. Он обернулся к вещмешку и достал красивый трофейный портсигар. Когда раскрыл, солдаты увидели две золотые женские ручки с длинными пальчиками, прижимавшие папиросы. Курящие с удовольствием потянулись к портсигару. Ароматный дымок наполнил польский сарайчик.

Освоить пулемёт помог Чуркин. Газиз Галиакбаров научил Рогова снаряжать пулемётную ленту патронами. Сержант Галерин молча наблюдал за пулемётчиками и, лишь когда надо, вникал в их возню вокруг станкача. Рогов всё больше нравился сержанту тем, что не кичился, не заносился, был прост и общителен со всеми солдатами отделения. Практические стрельбы проводились в логу, где было выставлено множество нестандартных мишеней. Рогову понравился «Максим», и стрелял он хорошо. Даже Газиз похвалил. После стрельбы сержант Галерин подсел к Рогову, спросил по-дружески:

— Если не секрет, Андрей, скажи, зачем тебе понадобился разведвзвод?

— Видишь ли, какая ситуация у меня, сержант… Вот здесь, в сердце ношу, никому не говорю! Но коль ты спросил у меня, я тебе откроюсь: меня не покидает мысль о том, чтобы искупить свою вину, вернуть честь, погоны, если хочешь знать! Но как это сделать — не знаю! Совесть меня мучит, понимаешь, друг. Я не поддаюсь, но у меня груз на душе! Давит… Я должен искупить вину в честном бою. Это, наверное, закон жизни…

— Понял, Андрей! И всё же, как ты думаешь «искупать вину»? Ты же на фронте, на войне в пехоте, разве этого не достаточно?

— Нет, Лёша, не достаточно! Я так думаю: если я буду в отделении торчать, ждать, когда будет бой, да когда это я отличусь в бою, то и война кончится. А я хочу сейчас, немедленно идти в бой! Даже если погибну…

— Ну, уж ты не загибай, — перебил Галерин, — вон сколько наших ребят погибло: кто от пули пал, кто на мине подорвался, кто от «сюрпризов» в клочья. Здесь чужая страна, немцы отходят с боями, всё минируют: дороги, мосты, дома, переулки, брошенную технику и даже оружие. Маленькая неосторожность — и взлетишь по частям, да по кусочкам. А впереди ещё разгром Германии…

— Буду с тобой откровенным до конца. Понимаешь, я разжалованный лейтенант, штрафник, мог бы и в штрафбат угодить. Но там так: пан-или-пропал! Остался жив после боя, выиграл в схватке или ранен в бою — искупил вину! А здесь это невозможно. Преследование, переходы, освобождение поляков… А бой? Когда будет бой — неизвестно….

— Торопишься, Андрей! Умереть успеешь! Впереди ещё столько смертей! Сам подумай: разгромить фашизм — сколько крови еще прольется.

— Хочу в разведку! Я не отлыниваю, не ищу на фронте уютного уголка — знаю, что такое разведка! Там риск всегда на сто процентов… Я готов хоть сейчас в разведку!

Сержант Галерин задумался. Доводы Рогова убеждали его в том, что он прав: «Что делать, хороший он парень, страдает, переживает за свою неудачу…»

— Ну, хорошо, Андрей, я подумаю о тебе, не торопись. Я понял тебя! Пошли, пора уже в роту…

Случай помог Галерину поговорить с капитаном Проскуриным, когда его первое отделение охраняло штаб батальона.

— У тебя в отделении Рогов? — спросил адъютант старший батальона.