Кёсем-султан. Дорога к власти

Голос Османа креп, становился все более звонким и уверенным. Сын вскочил с колен и начал энергично жестикулировать, расхаживая по комнате. Кажется, он совершенно забыл, что Махфируз страдает от жестокого недуга. Или старательно делал вид, будто забыл об этом. Возможно, он притворялся и перед самим собой.

Что ж, Махфируз-султан была только рада подыграть будущему правителю Оттоманской Порты. Из последних сил она удерживала внимание, даже задавала короткие, но, судя по вспыхнувшему взгляду сына, совершенно уместные вопросы. И все же наступил момент, когда голова ее склонилась на подушки и более не поднялась, а дыхание стало ровным и неглубоким. Осман прервался на полуслове, посмотрел на дремлющую мать и тихонько, на цыпочках, вышел из комнаты.

Махфируз спала и видела прекрасные сны, в которых сын ее правил державой и за его троном стояли его братья, готовые во всем поддержать правителя, а также Кёсем, мудрая, постаревшая, но не утратившая энергичного блеска глаз Кёсем, к которой Осман то и дело обращался за советом. Придворные воздавали хвалу лучшему из государей, поэты слагали касыды в его честь, народ на площадях славил султана…

Во сне Махфируз пропустила момент, когда со стен и потолка дворца начала капать кровь. Вначале – редкие капли, затем по стенам потекли тонкие алые струйки, рисующие замысловатые узоры, затем кровь хлынула красным потоком. Осман и придворные, казалось, этого не замечали, продолжая вершить мудрые дела, а кровь пятнала их белоснежные тюрбаны, текла по плечам и капала с кончиков пальцев.

– Кёсем! – в ужасе закричала Махфируз. – Кёсем, умоляю, сделай что-нибудь!

Подруга подняла взгляд, и Махфируз поразилась печали и отчаянию, плещущимся в больших красивых глазах. Только сейчас проявились тонкие, почти невидимые нити, связывающие Кёсем по рукам и ногам. Точно марионетка из бродячего театра, Кёсем была безвольной куклой, совершенно беспомощной, подчиняющейся каждому движению пальцев кукловода.

Махфируз подхватила подол платья и побежала к подруге – прямо по крови, пятнающей ноги и одежду. Осман, похоже, продолжал не замечать происходящего, хотя вода уже заливалась за отвороты его вышитых золотом сапог. Ему не было дела до смертных, копошащихся в тени его величия, занимающихся своими ничтожными делишками. Великий султан правил великой державой.

А широко распахнутые глаза Османа были затянуты паутиной, и крошечные пауки деловито обустраивали свои жилища, расположившись точно по центру зрачков султана.

Наверное, нужно было выбирать, спасать Кёсем или сына, но во сне Махфируз выбрать не могла. Она бежала к Кёсем, и теплые струйки крови лились по ее лицу, капали за шиворот платья. По углам тронного зала деловитые пауки побольше уже принялись за работу, и от яда, струящегося по их жвалам, трескались дорогие изразцы, дымились и расползались в клочья парчовые покрывала, знамена становились бесцветными, бесформенными тряпками, а благородное оружие покрывалось ржавчиной и крошилось прямо на глазах. Свершалось даже невозможное: серебро и золото тускнели, затем трескались и рассыпались пылью.

Добежав до подруги, Махфируз попыталась разорвать тонкие нити, но они оказались прочнее стали, и Махфируз лишь зря резала об них пальцы. Кровь доходила уже до пояса. В окнах, затянутых белесой мглой, мелькнули красные точки, превратившиеся затем в зарево.

– Это горит Истанбул, – произнесла Кёсем словно бы через силу. – Горит и захлебывается кровью.

– Нет! – отчаянно воскликнула Махфируз. – Нет, этого не будет!

– Спасайся… – прошептала Кёсем.

Нужно было что-то делать, но только что? Внезапно Махфируз вспомнила о кинжале. Вот же он, у Османа за поясом! Он разрежет любые нити, даже нити судьбы!

Махфируз не знала, кто шепнул ей эти слова и говорил ли с ней вообще хоть кто-нибудь. Она бросилась к Осману, выхватила кинжал у него из ножен. Лезвие было девственно-чистым, рукоять блестела желтой слезой, хотя и ножны, и одеяние Османа уже полностью были перепачканы кровью.

За кинжалом из ножен потянулась окрашенная кровью паутина.

Осман словно бы очнулся от забытья, начал недоуменно озираться по сторонам, а затем его глаза налились злобой: он увидал Махфируз.

– Как ты посмела? – взревел он. – Мое! Это мое! Отдай!

«Отдай, отдай, отдай», – прокатилось эхо по залитому кровью дворцу. Взволновались пауки в углах, забурлили неведомые чудовища, живущие в озере из крови, в которое превратился тронный зал. А Осман вытянул руку в попытке достать кинжал, в попытке ухватить, остановить собственную мать. Рука все удлинялась и удлинялась, пальцы в латной перчатке стали походить на когти неведомого чудовища. И Махфируз не выдержала, ударила кинжалом по этой руке, так не похожей на широкую, мозолистую ладонь ее сына.

Кинжал прошел сквозь плоть, словно она была из масла – или из паутины. Рука упала в кровавое озеро почти без всплеска и утонула, как будто сделавшись свинцовой. На лице Османа отобразились изумление и мучительная боль, но вовсе не потеря руки была тому причиной.

– Мама, – тихо произнес он, – мама, зачем…

И упал ничком в кровавое месиво.