Кёсем-султан. Величественный век

– О султан, я прочла и нахожу эти строки подобными драгоценным жемчужинам, нанизанным на нитку смысла!

На сей раз от валиде совершенно отчетливо донеслось: «Дура…»

– Куда девчонке разобраться в высокой поэзии? – еще более отчетливо произнесла Сафие-султан. – Только воображает о себе много…

– Нет-нет, я действительно в восторге! – защебетала Фатима, и Башар удивленно округлила глаза.

Махпейкер ее очень хорошо понимала: впервые кто-то настолько явно взялся перечить Сафие-султан.

– И впрямь дура, – вздохнула Башар. – Мало мы с тобой ей уши драли…

Махпейкер потупилась, скрывая улыбку. Хадидже, к надиранию ушей вовсе не причастная, тоже склонила голову и печально вздохнула.

– О, милое дитя, иди же сюда! – весело расхохотался Мехмед. – Расскажи мне, что ты поняла в творении великого Руми? Он был суфием, ты знаешь?

Дальнейший вечер Мехмед провел почти исключительно в компании Фатимы. Похоже, Сафие-султан больше решила не вмешиваться. Или не могла уже вмешаться.

Калфа переглядывались, но тоже не мешали Фатиме завладевать вниманием султана. Долунай хмурилась, однако сидела смирно. А Махпейкер и подруги слушали беседу, сидя в своем уголке, и все больше убеждались: права была Сафие-султан, тысячу раз права!

Потому как шутки у султана оказались… странными. С каким выражением на лице, как пафосно декламировал он:

Влюбленный – прах, но излучает свет
Невидимый его любви предмет![6]
А затем, усмехнувшись, добавил:
И то постигни, что свирель пропела,
Чтоб твой отринул дух оковы тела.

В глазах у одной из наставниц подозрительно блестели слезы.

– Разве не прекрасно сказал мавлана[7]? – вопросил султан, и Фатима торопливо согласилась с ним.

– Тело – прах, – продолжил Мехмед, – но ради возлюбленного дух способен на многое… гм… да, на многое. И если двое сольются в едином, то будет так, как сказал поэт:

Теперь едино наше бытие,
«Твоё» отныне то же, что «мое»!
Отныне мы не будем, видит бог,
Разни́ться, как колючка и цветок!

Что-то недоброе почудилось Махпейкер в том, как султан произносил эти строки, что-то затаенное блестело в тот миг у Мехмеда в глазах. Рядом снова вздрогнула Хадидже, так, будто ее объял неведомо откуда взявшийся холод.

Когда Мехмед наконец поднялся с подушек, он неторопливо обвел взглядом дворик и сделал Фатиме знак следовать за ним. Долунай расстроенно выдохнула и закусила губу, не сдержав обиды. Кому не хотелось бы получить такой же знак от султана?

Пожалуй, Махпейкер не хотелось бы. Что-то неуловимо жуткое угадывалось во взгляде Сафие-султан, отвернувшейся от происходящего и замершей, словно черная статуя скорби, а также во вздохах наставниц, опускавших головы и откровенно несчастных.

– Похоже, дело вовсе не в третьей невестке, – вполголоса заметила Башар.

– Ты тоже… видишь? – встрепенулась Махпейкер.

– Ай, да что тут видеть? Вот можно подумать, валиде с невесткой новой не справится! Или со старыми. Так может думать лишь тот, кто не знает Сафие-султан!

В этот миг Фатима обернулась и показала всем язык, явно торжествуя, – как тогда, в бане. И снова Махпейкер накрыло ощущение грядущей беды.

– Не забудь завтра принести госпоже валиде воды из чистого фонтана, – произнесла вдруг калфа, и Махпейкер с легким запозданием осознала, что обращаются к ней. Ну разумеется, она ведь по-прежнему одна из ближних служанок валиде, ее черед нести воду для умывания…

– Конечно, наставница, – поклонилась она, стараясь говорить как можно более вежливо. После дерзости Фатимы легко было произвести на калфа хорошее впечатление, а это могло означать какие-нибудь поблажки в будущем…

Взгляд наставницы слегка потеплел, она кивнула и отвернулась.

* * *

Утро было солнечным – как и предыдущее, и еще несколько таких же точно перед ним. В саду щебетали птицы, а распустившиеся недавно поздние розы источали дивный аромат.

Махпейкер легко сбежала по ступеням к Фонтану девственниц, прозванному так за дивной чистоты воду, струящуюся из него… и замерла.

Под молодой акацией сидела и плакала голая Фатима.

На ее плечах, спине и бедрах виднелись следы плетей и синяки от чьих-то сильных пальцев. На шею была наброшена петля, и поводок вторым своим концом был привязан к дереву.

Что произошло? Фатима не сумела удовлетворить султана и была наказана – не как в гареме, а жестоко, тяжелой мужской рукой?