Кипарисовый крестик

– Черевички, Оксана – как в бреду пробормотал Вакула.

– Какие черевички? Какая Оксана? Год то на дворе какой?

Кузнец меня не услышал, а Чёрт уточнил.

– И какой же?

– Две тыщи семнадцатый от Рождества Христова.

Чёрт присвистнул, а на лице Вакулы изобразилась работа мысли.

Чёрт потянул меня в сторонку.

– Отойдём-ка!

Мы отошли от Вакулы, застывшего в ступоре.

– Ума палата, да прикинута говна лопата. До него, как до утки: дойдёт на третьи сутки. Ты ничего не напутал, мил человек?

Чёрт облизывал красные губы, и чесал под хвостом.

– «Как у него член не отвалится от мороза?»

– Да нет.

– Это всё крестик. Добаловался Вакула.

Чёрт трижды чихнул.

Я достал сотовый и глянул время – 23:20.

– У тебя GPS-навигатор есть?

Я даже не удивился.

– Нет.

– Ччёрт! – выругался Чёрт – Тогда нужен крестик.

– Нашёл! – Вакула тряс крестик.

– Ты с нами? – встрепенулся Чёрт.

– А я то зачем?

– Видишь ли, мы в петлю угодили. Уже две сотни лет по кругу ходим. Чтобы петлю разорвать, нужен ещё один. Вот ты и появился.

– Да не хочу я в вашей петле болтаться.

– А она уже и твоя. Не согласишься, окажешься дома и снова придёшь сюда. Ну так как?

Я чесал затылок.

– Аа! Посмотрю, как там Питер.

– Тогда в путь.

– А как?

– Дай-ка! – Чёрт потянул лапку к крестику.

Вакула отдёрнул руку – Не замай!

– Объясни ему, мил человек.

Чёрт уныло ссутулился.

– Что объяснять-то, если я и сам не знаю, как перенестись на двести сорок два года назад?

– Как-как! Крестик то не простой! Он обнаруживает воронку червоточины.

Кузнец ничего не понял, а я подумал, что начинаю бредить.

Но в это время, что-то произошло за нашими спинами.

Мы обернулись.

От сугроба, с низким гулом, на высоте около двух метров, двигалась к нам воронка, отбрасывая тень, в виде круга, на снегу.

– Сработало! – чёрт раздвинул лапки – Беритесь!

Мы взялись за руки (за лапы, если говорить о чёрте), и когда тень воронки приблизилась, шагнули в тёмный круг.

Не знаю, долго мы перемещались или нет. На пару секунд перехватило дыхание.

Глаза я не закрывал.

Но если сказать – Глаза я не открывал – результат будет тот же.

Мрак непроглядный.

Только плясали жёлтые язычки в глазах Чёрта.

Сказалась задержка из-за отклонения в маршруте, и мы оказались сразу в зале, минуя и ступени, и другие залы.

Освещение, в приёмном покое, было такое: выйдите на улицу в зимний вечер, отойдите от своего подъезда шагов на пять, на семь, и вы получите представление об освещённости зала.

Но через минуту глаза попривыкли и я смог разглядеть депутацию запорожцев.

Подталкивая друг друга, они подвигались на выход.

Старшина увидел кузнеца.

– Ээ, брат Вакула, где ж тебя чёрт носил? Мы уж от Матушки идём.

Вакула сморщился, как от кислой сливы, и прижал кулак к карману.

Дверь приёмного покоя отворилась и вышел камергер.

Это я так подумал сначала.

– А есть ли среди вас, други мои, поэт Васисуалий Сквернослив? – протяжно, и несколько в нос, воззвал он к депутации запорожцев.

Запорожцы развернулись и уставились на камергера.

Молчание затягивалось и камергер молвил.

– Видимо нету …

И только тут до меня дошло, что вызывают то меня!

Васисуалий Сквернослов – это мой литературный псевдоним.

– «Но откуда, и как, в конце восемнадцатого века, могли узнать о том, кто живёт в начале двадцать первого? А может и был в то время такой поэт, о котором забыли впоследствии?»

– Светлейший князь, Григорий Александрович – начал отвечать за всех старшина.

– «Баа! Так это Потёмкин!»

– Нет среди нас таков …

– Есть! – вышагнул я из среды запорожцев.

На меня уставились, будто только увидели.

Потёмкин оглядел меня, не выказав удивления моей одеждой.

– Матушка императрица благоволит к твоему труду на поэтическом Олимпе, и соизволила дать тебе аудиэнцию.

Он приоткрыл дверь приёмного покоя пошире, и чуть отодвинулся, пропуская меня.

– Я не забыл – кивнул я Вакуле, цеплявшемуся за мой комбез.

Екатерина сидела у столика, и перебирала карты.

Хоть и пялился я во все глаза на императрицу, но столик поразил меня ещё сильнее.

Потёмкин слегка подтолкнул меня и прошипел – На колении!

Я бухнулся на пол!

– Да будет тебе, друг мой. Встань.

Екатерина подошла ко мне и тронула за плечо.

Я поднялся с колен.

Передо мной стояла невысокая, дородная женщина, с голубыми, как мартовское небо, глазами, и сильно напудренная.

Она куталась в горностаевую накидку.

В помещении было холодно.

– Наслышана. Наслышана. Говорят, ты Баркова превзошёл? Не прочтёшь нам со Светлейшим что-нибудь?

Я смотрел на Екатерину, не в силах отвести взгляд, и не заметил, как поморщился Потёмкин.

– Матушка, в моих стихах мат-перемат, а ты ведь высоким штилем пишешь свои письма Вольтеру.

– Друг мой, а ты думаешь мы со Светлейшим не матюкаемся? Ну не кобенься, почитай нам.

И я прочёл!

Как ты ебалась, Катерина,

Садилась жопой и пиздой;

Как хуй сосала и молила:

– Еби ещё, ещё родной..

 Дрочила хуй своею попой,

И сделав пальчиком массаж;

Ты целовала меня в жопу,

Пиздою влажной рот зажав.