Киппенберг

— Это и в самом деле когда-то было целью, — сказал я. — Но мы обычно мало ценим достигнутое. У моего отца была навязчивая идея, что его сын должен жить лучше. Но я не уверен, включает ли это в себя быть лучше. Ваш ответ, как и то, что вы говорили в понедельник вечером, заставляет думать о более важном, о моральном облике: чего же я тут добился?

— Свободы, — ответил Папст очень серьезно, — такого понимания проблем, которое не отягощено материальными заботами и позволяет не только размышлять над противоречиями общества и каждого отдельного человека, но и в какой-то мере способствовать их преодолению.

Мы вышли наружу, и лучи солнца осветили морщинистое лицо Папста.

— Вы, может быть, помните, — продолжал он, — что там, где кончается труд, продиктованный нуждой и внешней необходимостью, начинается эта свобода. Вы чувствуете себя обязанным ей — вот чего вы достигли!

Мы пошли в управление, на полпути нас оттеснил в сторону тягач, тащивший на платформе огромный экскаватор, и я по щиколотку завяз в оттаявшей земле. Только после того, как тягач отъехал и смолк оглушительный шум дизеля, я ответил:

— В одном мы с вами, по-видимому, схожи: охотно предоставляем философам размышлять над противоречиями.

— Я понимаю, что вы хотите этим сказать. Мы с вами оба не любим, когда сомнение преграждает путь к действию. — Папст взял меня за локоть. — В понедельник вечером я вас как ушатом холодной воды окатил. Я это сам почувствовал. Но ведь я обязан не только тщательно продумывать решения, но и обсуждать все детали со своими сотрудниками. Здесь, на нашем предприятии, у меня твердая почва под ногами… — И так как при этих словах нога у него глубоко увязла в грязи, он добавил: — Вы не должны понимать это буквально! Я хочу сказать, что здесь ничто не мешает мне принимать и обдумывать решения!

Слова Папста явились для меня толчком, в котором я так нуждался! В понедельник в Берлине Папсту наверняка должно было показаться, что он попал в ловушку, что его чуть не шантажируют — так на него давили. Мы действовали очень неловко, потому что под нажимом прямой человек ожесточается и, когда готов проснуться интерес, становится вдвойне осторожным.

— Мы, должно быть, показались вам просто гангстерами, — сказал я. — Приставили пистолет к груди!

— Нет, — решительно возразил Папст, — неловко должно быть только мне! — Мы вошли в здание управления. — Ведь вы в конечном итоге думали о нас, а это больше, чем можно обычно ожидать от такого института, как ваш.

— Да, вы задели больное место, — сказал я.

— Я не хотел вас обидеть, — произнес Папст, распахивая дверь в секретариат и пропуская меня вперед.

Он познакомил меня со своей секретаршей. Я попросил ее заказать разговор с Берлином, вызвать доктора Боскова. Мы прошли в небольшой кабинет Папста, где хватало места только для письменного и круглого стола. Нас уже ждали. Мы уселись, и Папст без всяких церемоний представил меня своим сотрудникам, все они были люди молодые; с главным технологом и экономистом я познакомился еще в Берлине. Сейчас, кроме них, в кабинете были секретарь парткома, начальник производства, начальник отдела снабжения и сбыта. Мой сосед слева — мне отрекомендовали его: «Коллега Глас, начальник отдела науки и развития» — самый молодой из присутствующих, ему не было и тридцати. Он старался не переходить в своей речи на местный, труднопонимаемый диалект.

Папст, который не любил лишних слов, сразу приступил к делу.

— Коллега Киппенберг хотел бы уточнить с нами ряд деталей, и, конечно, он ответит на наши вопросы. Все присутствующие знают, о чем идет речь. У коллеги Гласа в свою очередь имеются принципиальные соображения.

— Давайте выкладывайте, — сказал я своему соседу, — послушаем!

Я держался свободно и непринужденно, но с нетерпением ждал заказанного телефонного разговора. На меня смотрели внимательно, даже изучающе, словно хотели понять, заслуживаю ли я доверия.

— Вы, господин доктор, должны знать… — начал сидевший рядом Глас.

Я прервал его, сказав негромко:

— Сделайте одолжение, не называйте меня доктором!

Он продолжал:

— …что до сих пор от технической идеи до пуска установки нередко проходят годы. Вы же хотите создать в течение шести недель полузаводскую установку, это не может не вызвать у каждого, кто сколько-нибудь разбирается в этой проблематике, скептического отношения…

Секретарь парткома перебил его:

— Мы здесь, на производстве, из кожи лезем вон, сами занимаемся рационализацией, пока на всяких конференциях произносятся красивые речи о союзе науки и производства. А настоящим сотрудничеством, коллега, реальным союзом между научно-исследовательским институтом и производственным коллективом, несмотря на все эти прекрасные слова, нет, им и не пахнет. Что же касается наших отношений с вами, то мы едва не покрылись плесенью, ожидая, пока вы нам посчитаете на «Роботроне». И тут вы вдруг являетесь и хотите заставить нас поверить в счастье, о котором мы и мечтать не могли! Не обижайтесь, коллега, но если бы это были не вы… Любого другого на вашем месте мы выставили бы как шарлатана!