Киппенберг

Лишь мастер производственного обучения сумел устоять как образец для подражания, как истинный образец, правда, чересчур прямолинейный, чтобы понять те противоречия, над которыми бьется Ева. Вот и выходит, что остался один доктор Киппенберг. А почему именно он? И снова она мотает головой. Может быть, когда-нибудь она ответит на этот вопрос, но только позже, не сейчас, а до тех пор пусть он винит случай в том, что в пятницу вечером подслушал разговор, не предназначенный для его ушей.

Впрочем, главное доктор Киппенберг узнал и без того: в прошлом году Ева подала заявление в университет, а учиться там не желает. Это грозит ей столкновением с отцом, может быть, и полным разрывом.

Тут Киппенберг пускает в ход трезвый рассудок. У него бывают, конечно, приступы слабости, он даже может позволить себе быть сентиментальным, но до такой степени попасть под влияние минуты, чтобы отважиться на приключение, — нет! Этого он себе позволить не может; нет и еще раз нет. Но в такой субботний вечер его в равной мере пугает мысль навлечь на себя, если он проявит недостаток понимания, пресловутое «Ну и катись!», которое все еще звучит у него в ушах. Трудно сказать, почему он так дорожит Евиным доверием, ясно одно — не просто из тщеславия. Подбирая слова, он выражает удивление тем, что Ева обратилась именно к нему, ведь решимость, звучащая в каждом ее слове, показывает, что она достаточно уверена в себе, чтобы поступать так, как считает нужным. Он не знает, чего именно она от него хочет, но все же никак не может поддержать ее намерение пойти на разрыв с отцом. Почему не может? Да потому, что это не соответствует его убеждениям.

Киппенберг погружается в молчание и снова вспоминает своего отца. До последнего дня жизни отца Киппенберг почитал его, наблюдал со все большего расстояния, а значит, ни разу не видел отчетливо и, уж конечно, ни разу — взором, затуманенным от полноты чувств, почитание покоилось на уважении к человеку, который сполна, до последнего гроша и без тени ожесточения оплатил все свои заблуждения и ошибки, ухитряясь совершенствоваться как человек даже в старости. Отец имел в жизни лишь одно заветное желание: чтобы сыну его жилось лучше, чем ему. Обучением, приобретением специальности, профессиональным ростом Киппенберг обязан государству, которое считает своим, ну и собственным способностям. Но именно старый Киппенберг, не щадя сил, развивал и культивировал задатки сына.

Тот же, кто смотрит на своего отца такими глазами, как Киппенберг, тот не станет заострять конфликты, а, напротив, постарается их уладить. Нет, нет, не конфронтация, а единомыслие и сглаживание путем разумного урегулирования. Не будоражить, а утихомиривать — эти взгляды он постарается внушить Еве. Подобный конфликт с отцом ему чужд и в то же время понятен. Девятнадцатилетнюю девушку можно приблизительно, в очень грубом приближении, считать взрослым человеком. В любом семействе родители должны заново перестраиваться на выросших детей, и, прежде чем этот процесс будет успешно завершен, должна миновать фаза нестабильности, когда любая, самая ничтожная помеха может вызвать результаты, совершенно неадекватные. Словом, люди слишком часто схватываются в рукопашной и слишком легко выходят из себя. В зависимости от темперамента это может принять очень драматические формы.