Кипрей-Полыхань

— Икры бы черной баночку или, лучше, красной. Крабов бы. Цыплят табака. Кофе черного… Ну, торт. Киевский. И котлеты тоже можно — по–киевски. Харчо, солянку сборную… Пельмени еще можно, бефстроганов… Еще бывают кальмары консервированные.

Тут Настя Никитична иссякла.

— Сегодня уж по–нашенски угостим, а вдругорядь по–городскому, — решила баба Дуня.

— Давайте я вам помогу.

— Все готово.

— Тогда я пойду оденусь да причешусь.

— Причешись, душа моя, причешись. Только волосы, что в расческе

останутся, не выкинь гляди. Пригодятся…

* * *

У бабушек и гости бабушки. Сидели рядком напротив хозяйки: Вера Тьмутараканьевна, Надежда Тьмутараканьевна, Любовь Тьмутараканьевна и Софья Мудреевна. Старушкам давно уже минуло семьдесят, но нужно было очень их не любить, чтоб, не сморгнув, дать им пятьдесят пять. От силы можно было дать пятьдесят три, а то и пятьдесят два.

На столе, вея теплом русской печи, вздымался пирог, какого в наши дни не бывает. Ну а если бывает, так только в Кипрей–Полыхани. В центре пирога имелась продушина. Из нее колечками выбирался белый парок.

У бабушек глаза блестели.

— Цветочный?

— Цветочный! — гордо сказала бабушка Малинкина и повела над пирогом руками, чтоб уберечь от нечаянного сглаза и заодно приглашая отведать.

Что Наста Никитична такого пирога не едала, об этом и речь молчит, но ведь и бабушки–гостьи пальчики облизывали.

Запивали пирог квасом из семи кувшинов. Каждый квасок ударял в носок, да всяк по–своему.

Утоливши гостевой голод, бабушки Тьмутараканихи и особенно Мудреевна затеяли разговор. Насте Никитичне показалось, что затеяли они его неспроста. Насторожилась, но тема была до того непривычная — ушки развесила и забыла думать о себе.

— Спрык–траву надысь искала, — отирая ладошкой рот, первой заговорила Мудреевна.

— Ключ, что ли, запропастился? — удивилась баба Дуня. — В какие двери у вас тут ломиться-то?

— Милая! — слегка возмутилась Мудреевна. — Спрык–трава не только железо ломает…

— А невидимкой тебе зачем быть?

— У нее внучок в медицинский экзамен держит, — чтоб унять спор, сказала Вера Тьмутараканьевна.

— Ну, это другое дело, — успокоилась баба Дуня. — Косу, что ли, ходила ломать? — И пояснила Насте Никитичне: — О спрык–траву коса ломается. Как переломишь, бери охапку травы да и кинь в реку. Вся трава по течению поплывет, а спрык–трава супротив.

— Нет, — сказала Мудреевна. — я за спрык–травой к дятлу ходила, забивала дупло железом. Принес травку, длинноносый. Железо порвал, а травку бросил мне…

— Ездила в город-то?

— Пока нет. Внучок во втором потоке сдает.

— Я сама грех на душу взяла, — призналась баба Дуня. — Зятю одолень–траву добывала. В директора ему захотелось, а знакомств нету. Мужик сам умный, с напором, хваткий, а производство у них как есть заваливается. Ладно, думаю, помогу народному хозяйству.

— А я что-то не знаю одолень–травы, — спохватилась Надежда Тьмутараканьевна.

— В стрелу растет. Цвет красный. И желтый тоже бывает. Корень как бумага хлопчатая. Давать надо, в уксусе подержав. В былые времена воины одолень–траву искали. К конскому сиденью добра. В гриву коню вплети — какая бы сеча ни случилась, из седла не выскочишь. Ну и власть травка дает, честь и всякую победу. Только в чистоте надо держать, в воске. А срывать траву нужно приговаривая и через серебро или через золото.

— А чего говорить?

— Да обычное, что на Ивана Купалу говорим: «Рву я, раба, от травы цветочки, от земли коренья, на что они полезны, но то их и рву»,

— Помогло зятю-то? — спросила Мудреевна.

— Да чересчур! Только наладил дело на производстве, его — хлоп! — в трест перевели, бумажками шуршать, а на производстве все по–старому пошло.

— Да–а! — раздумались Тьмутараканьевны, а Мудреевна поглядело на раскрывшую роток Никитичну и подмигнула ей:

— Тебе снадобье от загара не нужно? Средство верное. Смешай сок желтой дыни с бобовой мукой, помажься в жару — беленькая, как лебедушка, будешь.

— Спасибо, — сказала Настя Никитична, — я люблю загорать, чтоб зубы блестели.

— Ты лучше научи ее, как ночью видеть, — сказала Любовь Тьмутараканьевна.

— Сама, что ль, не учена?

— Мы все учены, да каждый на свой лад. У нас в семье глаза и лицо кровью летучей мыши мазали.

— Ну и у нас тоже, — передернула плечами Мудреевна, — только мы еще сала белой змеи добавляли, чтоб заодно и клады видеть.

— Для кладов лучше всего сырое сердце ворона съесть! — возразила баба Дуня. — А бывает, клад в виде зайца бегает. Вдаришь его наотмашь, он и рассыплется серебром.

Мудреевна мечтательно улыбалось.

— Нет, бабы! Самое верное средство злато–серебро добыть — это самой высидеть змея.

— А вы… пробовали? — не удержалась, спросила Настя Никитична.

Лицо Мудреевны озарило воспоминание.

— Раздобудь петушиное яйцо, положи его под мышку и носи, пока не проклюнется. А красив же он, змеюга! Летит, искры сыплет. Перед окошком твоим в кольца вьется, коли знает, что глядишь, ждешь. А уж любит! Однако настороже надо быть. Испепеляет, бабы! Уж так испепеляет! Чтоб совсем чуркой не стать, в печь его надо спящего кинуть. Когда золота натаскает.

— И вы?.. — Настя Никитична захлопала ресничками.