Кир

Как говорят, в один миг из безвестной жертвы атомных бомбардировок он превратился едва ли не в божество (еще в БСЭ я читал о мистическом издревле почитании японцами своих героев сумо).

Все желали увидеть юного героя, постоять с ним рядом, перемолвиться словом и запечатлеть фотографию на память.

Только недавно, перелистывая пожелтевшие страницы старых газет в нашей тюремной библиотеке, я обнаружил панорамный снимок с изображением Ямы, подобного утесу, в радостном окружении крошечных, почти игрушечных на вид представителей королевской семьи Японии…

Все свои поединки, как правило, он завершал в доли мгновения, досрочно и не калеча проигравшего: ни тебе растяжения сухожилий, ни вывихов или, не дай бог, переломов!

Ему было достаточно обнять соперника, дружески прижать к груди и бережно перенести за пределы борцовского помоста.

– Как бы все было на земле, – мечтательно размышлял он, – если бы первые люди по-хорошему боролись друг с дружкой, а не кидались камнями: и Каин, кто знает, возможно, тогда бы и не убил своего брата Авеля!

И сегодня, мне кажется, слышу я голос моего последнего единственного друга: «Жизнь священна, и все живое свято и открыто для Любви».

Для него это были не просто слова – чему подтверждением служит вся его жизнь.

Свои миллионные гонорары от побед на помосте сумо мой друг до последней йены жертвовал на защиту заблудших зверюшек от просвещенного человечества.

Он создал и возглавил общественное движение против научных экспериментов с кроликами, крысами и мышами.

Он же по-хорошему просил японцев прекратить практику травли тараканов дустом.

И он же, естественно, возвестил согражданам о наступлении эры тотального Благоговения перед жизнью…

90

Тут я, пожалуй, должен признаться: с одной стороны, я бесконечно уважал человеческую позицию Фудзиямы, с другой – во мне вызревали вопросы, требующие ответов.

Как можно заставить себя возлюбить военных преступников, палачей, душегубов, серийных маньяков, садистов, растлителей малых детей и насильников женщин?

И как быть с каракуртами, слепнями, змеями, африканскими цеце и прочей нечистью (несть ей числа!), терзающей людей?

Так, мне припомнились комары, пившие из меня кровь на кресте, зуд от их укусов и помрачающее разум желание поквитаться с ними…

Однажды я не сдержался и поделился с Ямой своими сомнениями – на что тот ответил: не нам, Кир, решать, кому жить…

91

Меня неотвязно преследует мысль, что наша с ним встреча не была случайной!

Само небо пыталось меня удержать от последнего шага в пропасть – откуда возврата нет…

92

До казни осталось два дня.

По всему, счет оставшейся жизни пошел на минуты.

Все больше страшусь не успеть завершить эту исповедь.

До сих пор (повторюсь, не будучи профессиональным писателем!) я все же старался сохранить последовательность событий и чего-то не упустить.

Теперь же боюсь, из-за спешки и неизбежных пропусков мое изложение (и без того несовершенное!) вообще может лишиться своей полноты.

Наконец, у меня появились симптомы бессонных дней и ночей – когда беспричинно как будто теряется нить повествования и волей-неволей приходится припоминать, как оно происходило в действительности.

И уже не спасают спорадические шлепки по физиономии, битье головой о старинные стены тюрьмы, растяжки, прыжки и тому подобные физические упражнения.

От кровоподтеков на моем теле нет живого места.

Сама мысль о коротком привале абсурдна в преддверии вечного покоя.

Я душу готов заложить, чтобы продлить время и поставить, наконец, точку в моем невеселом повествовании…

93

Я уже говорил: не иначе, в аду сочинялся сценарий моей незадавшейся жизни!

Сам дьявол как будто науськал полубогов воссоздать на арене нового Колизея кровавую сцену последнего сражения Спартака.

Напомню (по памяти из БСЭ!), что пал он в неравном бою с намного превосходящим по численности и вооружению войском римского полководца Красса и произошло это ранней весной 71-го года до нашей эры на юге Италии (точнее, согласно Плутарху: «на узком, извилистом и каменистом перешейке промежду Ионическим и Адриатическим морями!»).

Со слов очевидцев той бойни, Уинстона Черчилля и Никиты Сергеевича Хрущева, более захватывающего зрелища за все свои многовековые блуждания они уже не наблюдали и большего восторга не испытывали.

Оба называли и сравнивали между собой великие исторические сражения – от яростной схватки Иисуса Навина за Иерихон и вплоть до серийных побоищ времен Первой и Второй мировых войн! – и оба же, как ни старались, не могли припомнить, кто бы еще на их памяти так доблестно и бескомпромиссно бился один против тысячи тысяч.

Не стану скрывать, что меня захватили свидетельства жизни и подвигов легендарного борца за свободу.

Наконец я словно увидел героя живьем, в полный рост.