Кир Булычев. Собрание сочинений в 18 томах. Т.8

Если бы он мог представить себе шесть лет назад, что он, победив, окажется в страшной тюрьме и, приобретя великую власть, станет бессильным и бесправным узником, ненавидимым другими узниками, если бы он, по-детски гордый итальянскими гетрами и пиджаками, мог представить, что такое ненависть к тем, кого выбрал себе в хозяева, он бы утопился в пруду санатория «Узкое».

Когда лейтенант Приходько принес чайник с жидким чаем, хлеб и миску с кашей – здесь все питались плохо, кроме руководителей НКВД, – Матя сказал ему:

– Можете сходить в столовую, лейтенант, выпейте чаю.

Матя нарочно придал голосу покровительственные и добрые интонации. Он знал ответ заранее и насладился им.

– Я на посту, гражданин директор, – сказал тягач и сжал без того тонкие губы. Тяжелые скулы покраснели.

– Тогда составьте мне компанию, – сказал Шавло.

– Спасибо, не хочется, – почти крикнул лейтенант и захлопнул дверь.

Мате стало немного лучше. «Ты сам выбрал себе такую жизнь, лакей!» – мысленно крикнул он вслед лейтенанту. И налил чаю в стакан, который держал в своей комнате. Потому что в столовой давали только алюминиевые кружки.

Представляя, каким будет взрыв, Матя допускал возможность цепной реакции, но она никак не могла выйти за порог критической массы урана-235.

Семь часов, но сегодня работ нет, только усилено оцепление – три зоны охраны, – ни одна птица не подлетит к объекту ближе чем на сто километров. «Интересно, а Эйнштейн уже знает, что при делении ядер вылетают нейтроны, или это только мое открытие?» Впрочем, об этом на реакторе еще в прошлом году догадался Игорь Черенков, но потом увлекся своим свечением, Матя разрешил ему тратить ночи на эксперименты, покрывал его, не ожидая благодарности, – ученые самые неблагодарные люди на свете. Изя Померанчук, мальчишка, обнаглел настолько, что решил устроить голодовку, потому что, видите ли, не знает, за что он заточен в институте. Теоретически такие, как он, не приспособленные к жизни в условиях сталинских пятилеток, имеют куда больше шансов выжить именно здесь, на чистом воздухе. У Скобельцына снова воспаление легких. Алмазов, разумеется, и не почесался. Для него Скобельцын – лишь мрачный мужик, не желающий телогрейку даже в лаборатории и не замечающий, принципиально не замечающий комиссара. А его голова и его руки, а главное – умение работать с камерой Вильсона очень нужны… тебе же, Алмазов, черт побери!

Были бы работы открытыми, шло бы все как и прежде, он бы написал сейчас в Данию Нильсу Бору или Сцилларду в Соединенные Штаты и получил бы лекарство – еще так недавно Матя был хоть и младшим по возрасту и положению, но равным членом этого всемирного содружества, ныне разделенного политикой и враждой. Но ведь не мы первыми начали! Ган и фон Вейцзекер уже побывали на урановых рудниках в Богемии – Алмазов добыл донесение наших разведчиков. К нему теперь стекалась значительная часть оперативной информации, касающейся работ по делению атомов урана. И лишь он оказался способен оценить своевременность работ Шавло – у нас пять лет форы, несмотря на нашу отсталость, расхлябанность, неразбериху, несмотря на господство чиновников и палачей – мы впереди всех! Остальные стоят на перепутье – лучшие умы понимают: в физике происходит нечто невероятное, еще настолько неосознанное, что публикации продолжают идти в открытых журналах. Ни один политик, ни один военный не разрешил бы этого, если бы он или хотя бы сами экспериментаторы поняли, у истоков какой лавины они стоят.