Кир Булычев. Собрание сочинений в 18 томах. Т.8

– Мы с ней представляем родственные социальные структуры, – ответил Фишер. – И я знаю, что, почуяв нашу слабость, зашевелятся так недавно съеденные нами Чехословакия и Австрия, не говоря уж о Польше, для которой смерть Гитлера – знамение католического Бога. Я не удивлюсь, если завтра французы перейдут немецкую границу с одной стороны, а поляки – с другой.

– Даже так страшно? – Андрею не было жалко фашистов, но каков Фишер! Как он спешит переменить флаг! Значит, и такие заслуженные крысы побежали с корабля?

– Простите, забыл вам сказать, – продолжал Фишер другим голосом, будто извиняясь перед Андреем. – Судя по всему, погибла ваша спутница Альбина.

– Где? – Андрею вдруг стало так больно.

– В Варшаве. Она была на параде вместе с Гитлером. Рядом с ним.

– Как жалко… – сказал Андрей. – Как ее жалко.

Андрей выпил ликер, ликер был душистый, но слишком сладкий. Он предпочел бы сейчас водки. И догадливый Карл крикнул охраннику – так, чтобы тот услышал в вестибюле, – и приказал принести из кухни шнапса.

Они молчали ту минуту или две, пока охранник принес бутылку, и Фишер налил Андрею водки в чайную чашку. Потом подумал, налил себе тоже.

Охранник молча вышел.

– И еще мне жалко, – сказал наконец Андрей, – что она так и не отомстила. Она хотела отомстить Алмазову, а может, Сталину – тем, кто был виноват в смерти ее мужа. Я думаю, что она согласилась стать… подругой Гитлера ради этой мести.

– Я согласен с вами, – сказал Фишер. – Но и вы согласны… – Он понизил голос. – Вы согласны лететь со мной в Англию?

– Разумеется, – сказал Андрей. – Куда угодно – только отсюда. Мне надоел очередной лагерь. Пора на пересылку.

* * *

В своих предчувствиях Карл Фишер был более чем прав. Уже когда он сидел у Андрея Берестова, начались бои вокруг Варшавы – корпус Гудериана, попавший под удар в Варшаве, начал отступать, и с каждым часом все более обнаруживалось, что эта война – чистой воды авантюра Гитлера, которая могла бы принести плоды, если бы он оставался наверху пирамиды. Без него эту войну скорее следовало бы назвать операцией «Голый король». Эти слова принадлежали Рузвельту и были сказаны куда позже, после того как Черчилль стал премьер-министром. То есть на следующий день.

На улицах чешской столицы появились демонстранты – полиция и вызванные войска разгоняли их, в одном месте эсэсовцы открыли стрельбу и убили несколько человек, но к ночи на Вацлавскую площадь вышла вся Прага, и площадь украсилась миллионом зажженных свечей.

Генерал де Голль, столь тщательно оттесняемый Гемелином, без приказа свыше, так и не дождавшись окончательного решения Генерального штаба Франции, сговорился с командующим 5-й армией и двинул свои танки на Кельн. Сопротивление этому удару было слабым и неорганизованным.

Когда стемнело, как раз во время первого налета английских бомбардировщиков на Берлин, не принесшего большого вреда, но посеявшего панику в городе, в рейхсканцелярии Рудольф Гесс принял приехавших из Варшавы, чудом оставшихся в живых тибетского ламу Ананду, который так и не промолвил ни одного слова, и Лобзанга Рапу. Оба были истерзаны дорогой и испытаниями, которые им пришлось перенести. Лобзанг Рапа первым делом заявил, что железные дороги к востоку от Берлина потеряли общее управление и вагоны переполнены дезертирами. Гесс отмахнулся от этой информации – это дело министерства транспорта и военных комендатур. Сейчас, после мученической кончины Великого Мага и Учителя – генерала Гаусгофера, следовало решить, что делать Посвященным далее. Ведь среди них нет согласия, как трактовать взрыв бомбы? Принять ли его за возмущение рока против неправильных и несвоевременных действий фюрера или пренебречь трагедией и продолжить великую борьбу? Вызванные на ту же встречу еще два представителя Посвященных, вчера еще обладатели великой страны и предмет трепета соседей, не имели собственного мнения и надеялись на то, что тибетский учитель и камрад Гесс лучше их владеют связями с иррациональным миром.

– Мне необходимо срочно вылететь в Тибет, – сказал наконец лама Лобзанг Рапа. На этот раз он был без зеленых перчаток – он боялся, что его кто-нибудь узнает. – Попрошу выделить мне самолет и охрану. Я не могу дать ответа без консультаций с ламами монастыря в Лхасе, и вы это понимаете не хуже меня, герр Гесс.

Гесс отошел к столу, за которым еще недавно сидел фюрер.

– Все могут быть свободны, – сказал он. – Мой секретарь проводит вас на третий этаж в партийную кассу, где вы получите деньги на дорогу.

– Куда? – спросил один из берлинских магов. Голос его сорвался, и он откашлялся. Гесс никогда ранее не видел его без длинной лиловой тоги, в которой тот появлялся перед избранными, и потому никак не мог вспомнить его настоящего имени.

– К чертовой матери, – сказал Рудольф Гесс и, повернувшись, вышел в маленькую дверь за столом фюрера. Он не хотел больше видеть этих людей.