Кир-завоеватель

Маспии контролировали город безраздельно. Правда, на ключевых хозяйственных должностях все еще находились лидийцы. С ними Гарпаг и сошелся, ведь среди вельмож Мидии у него не осталось сторонников. Там хорошо помнили, как он лишил жизни человека, который помог ему устроить дворцовый переворот и сверг Астиага в пользу молодого Кира. Мидяне приспособились к персам и не хотели возвращения Гарпага.

В отместку Гарпаг замыслил план, в реализации которого ему могла помочь Мандана, дочь его врага, Астиага. В ее сердце он легко нашел отклик, ибо зерно ненависти упало на взрыхленную обидой и завистью почву. Предубеждения к Гарпагу у Манданы не было, она полагала, что ее отец сам виноват, превратив во врага верного слугу.

Гарпаг начал активную переписку с царицей и вскоре убедил ее, что первопричиной отдаления Кира от матери является вовсе не глупая и капризная невестка, а приемные родители Кира. Это они настроили царя против родной матери, и поэтому заслуживают сурового наказания. Какое конкретно – должны решить боги, но неотвратимое и немедленное. Пусть не будет больше повода у подданных сомневаться в вопросах происхождения их царя! Пусть исчезнут те, кто компрометирует Повелителя и бросает тень на его мать своим никчемным существованием! Да будет так!

Мандана не одобряла опрометчивых действий, но и не спорила, не возражала. Она бы с радостью отхлестала не Митридата и Спако, а Касандану, но та была недосягаема за стенами своего дворца в новой столице персов. Поэтому жребий расплаты пал на бедного пастуха и его супругу.

Глава 21. Месть навозного жука

Лакрин вернулся на Пелопоннес с плохими известиями, но диархи и Коллегия эфоров не осудили его действия. Спарте действительно было не до войны. Тем более глупой и бесперспективной войны за продажных ионийцев, которые всегда метались между афинянами и Лакедемоном.

Слабоутешительной, но все же компенсацией провальной миссии уважаемого эфора в Азию была выдача дерзкого критика Дельф горбуна Эзопа оракулу, что спартиаты сделали с чувством глубокого удовлетворения. Во-первых, практикуемая в Спарте евгеника – учение о наследственности – позволяла выносить приговоры горбунам и неполноценным еще до осознания теми собственного уродства, дабы не тратить время на обучение и воспитание неспособных калек, а во-вторых, моральные выродки, коим, бесспорно, по мнению Коллегии, являлся Эзоп, тем более были достойны смерти.

По поводу предстоящей расправы над Эзопом Лакрин произнес блистательную речь, не раз прерываемую аплодисментами:

– Нет, неспроста увечья раздаются на Олимпе. Помешанный, рожденный в рабстве, но в силу хитрости и подлой изворотливости раздобывший статус гражданина, это подобие человека удостоилось почестей в стане врага Эллады. Кощунник и извращенец, Эзоп не считает свое явное предательство изменой крови, переворачивая смысл и путая эллинов своими толкованиями. Он подрывает дух сопротивления иноземцам. Он низвергает всех богов, насмехается над оракулом, их волю доносящим. Этот кривой старик порочен в облике и морально. Но предоставим право казни Дельфам, тем самым подчеркнув, что Спарта – часть Эллады, тем самым доказав, что Спарта – ее честь!

Желая не столько умаслить религиозный центр Эллады, сколько насолить Киру, хотя бы таким образом показав ему свое пренебрежение, Коллегия вынесла решение доставить Эзопа к подножию Парнаса не откладывая, прямо в разгар пифийских игр. Благо Дельфы находились от Спарты на расстоянии двух дней неспешного пути.

Эзопа заковали в кандалы и повели пешком прямо до Фокиды, где возвышался Парнас.

Стерев все ступни и щиколотки в кровь, Эзоп предстал перед советом жриц в святилище Аполлона. Старшая Пифия не очень-то обрадовалась появлению того самого Эзопа, коего жрицы обвиняли в богохульстве, а спартиаты в измене. Отчего они не убили его в Лакедемоне, предоставив пролить кровь мерзавца в святом для всей Эллады месте?

Но делать нечего. Грубые спартанцы никак не брали в толк, что лучше золота нет дара. Уродец ничего не стоит! Но слово, как стрела. Раз выпущено – значит, вернуть. Эзоп так насолил провидцам, что учинить над ним расправу стало делом принципа.

Оракул удалился на совет всех жриц. Тем временем Эзоп, не церемонясь, опустил окровавленные ступни в фонтан с водой, а следом, едва утолив боль и жажду, лег на ступени у алтаря Муз, откуда доносился волшебный звук кифар. Он услаждал слух старика, не то что скрип колес на гонках колесниц, готовящихся к забегам на приз Пифийских игр.

Для старика смотреть на скачки и атлетов было омерзительным занятием. Он находил в этих игрищах святотатство и осквернение обители разума телесными состязаниями…

Наконец удалившиеся жрицы вернулись. Оракул вынес свой вердикт.

– Что скажешь ты, несчастный и обиженный пороком, перед смертью, заслуженной и неотвратимой? Есть что сказать, или умрешь немым, каким на свет родился?

– Мне радостен такой исход, хочу сказать «спасибо»! – улыбнулся горбун.

Пифия закрыла глаза, словно получила удар под дых, но продолжила дискуссию: