Кирилл и Мефодий

Корабль качает тебя, и ты чувствуешь, что существуют только небо и вода, — это и есть истинное блаженство... Между двумя беспредельностями мысль как бы обретает крылья и, подобно чайке, парит в синеве, не давая забыть, где ты и куда держишь путь. Константин и Мефодий часто выходили на палубу. Море было спокойным, вода, кое-где зеленоватого оттенка, удивляла безмолвной своей загадочностью. Братья молчали, погрузившись в думы. Вот уже третий день корабль качается на спине моря, будто на одном и том же месте, но на самом деле невидимый ветер и гребцы делают свое дело. Мир сей все еще устроен несправедливо, и виноваты в этом сами люди. Страшное обвинение против них — гребцы, намертво прикованные кандалами к бортам там, внизу... Разных национальностей, в разное время попавшие в плен, но все здоровые и сильные, гребцы работали тяжелыми веслами, а над ними стоял с бичом в руке надзиратель. Это косматое кривоногое существо мало было похоже на человека. Наверное, и душа его соответствовала внешнему облику. Завидев его гуляющим вразвалочку по палубе, Константин спешил уйти в свою каюту, погрузиться в чтение. У тех людей внизу, наверное, остались где-то дом, жены и дети, маленькие радости, счастливые улыбки, а теперь их мир — резкий окрик надзирателя, щелканье бича и звон кандалов, впившихся железными пальцами в щиколотку, и так будет до самой их смерти. Кто достойнее рая: это человекоподобное животное, которое спешило получить благословение, как только видело Константина, или те, кто никому не молились, ибо судьба отучила их верить в божью справедливость?.. Чтоб прервать эти отнюдь не богоугодные размышления. Константин брал книгу с образами двух священников, похожих на него и Мефодия, и надолго, увлеченный, уходил, словно в красивую рощу, в россыпи своих букв, которые перешептывались на родном славянском языке. На этом языке ему когда-то пела мать, и он вспомнил вдруг одну ее песню — грустную, протяжную: о лесе, оплакивающем свои листья, как певец — прошедшую молодость. Певец утешал лес, что весною листья снова появятся, и печалился о своей молодости, которая никогда не вернется... Вспоминая песню, Константин думал о своей жизни — ведь и его молодость уходит, и время метит годы, как листья, на которых уже видны ржавые шрамы осени. Он чувствовал, что в душе рождается пугающее, странное равновесие: не начало ли это старости, притупления интересов и желания бороться с несправедливостью? А плоды? Где плоды, о которых он столько мечтал?.. Конечно, все эти годы он не сидел сложа руки: много истин постиг, много знаний получил. Священную книгу иудеев. Талмуд, он легко читает на их языке, Коран — тоже. Он изучил произведения епископа Дионисия Ареопагита, в его келье всегда были труды древних эллинских философов... Он ориентируется в античной и христианской литературе, как в знакомом лесу. Он не терял времени в праздных развлечениях... Вспомнилась и вторая песня, которую пела ему мать, но которую он знал не очень хорошо. В ней говорилось о холодном прозрачном роднике, о встреченной певцом маленькой девушке — «ничего, что маленькая, если очень красивая». Певец обращается к ней с вопросом, а она в ответ молчит, но однажды все высказал ее взгляд — ясный, словно капля-росинка: от такого взгляда сердце расцветает, чтоб потом утратить жар свой...