Кирилл и Мефодий

Эта волнующая мысль открывала их сердца тому новому, что пришло во дворец вместе с Кременой. Лишь ее мать, которая уже прожила свою жизнь, боялась за дочь. Ой, не к добру такие мысли в голове молодой девушки. Мать была всю жизнь тенью отца, но была и первой женой, он не пренебрегал ею. Не пренебрегал? Если уж говорить правду, она много плакала, когда муж привел в дом молодую. Та была неуемной, однако он, насытившись, опять вернулся к первой... И так после каждой новой жены... А если бы не она была первой, если бы не она командовала остальными, а та, ненасытная? Та не пустила бы ее на порог, не то что лечь с мужем.. А первая старалась быть справедливой, сочувствовала той, молодухе, почаще пускала к нему. И все же жене следует знать свое место! Так учили ее,, таковы были законы. Поэтому она чувствовала, что Кремене здесь будет очень трудно. Порой думала даже: уж лучше бы не возвращалась дочь в родное гнездо... Она с трудом узнавала свою девочку в этой молодой женщине, которая пугала ее строгим характером, чуждыми словами, таинственной верой. Редко улыбалась, с замкнутым лицом читала свои непонятные молитвы, которые мать зря пыталась подслушивать за дверью. И что это за мужчина с кротким взглядом и светлой бородой, что всегда с ней? А крест с распятым человеком?.. «Сбили дитя с толку», — вздыхала мать, проклиная далеких византийцев. Порой она тайком подолгу смотрела на дочь, такую красивую в длинном платье, и робко, как ребенок, дотрагивалась до материи. В молодости мать тоже красиво одевалась, но по обычаям предков, а византийское платье только ноги скрывает, грудь же настолько открыта, разве можно так появляться на глаза мужчинам... Ничего, ее дочь появлялась... Мать боялась предстоящего разговора Кремены с Борисом. Какими глазами посмотрит хан на все происходящее во дворце? Он был весь в государственных делах, но не может быть, чтоб не шепнули ему кое о чем... Нет, он не оставил дом без присмотра своих людей. Душа Кремены тоже была полна сомнений. Она ехала чуть позади брата и видела лишь его согнутую спину и длинные волосы, не как у других, бритых и с длинными чубами. Закон предков обязывал и хана оставлять чуб, но он нарушил его, отпустив волосы на византийский манер. Может, и голова полна мыслей, отличающихся от традиционных? Немало изменилось в жизни Плиски, пока Кремена была в Константинополе, и это радовало ее. В множестве родов были славянки — вечное стремление болгар к белолицым женщинам одолело запреты. Она заметила также большую свободу мыслей, чем во времена старого кавхана Ишбула. Когда она спросила об этом Докса, он усмехнулся:

— Вода, сестрица, течет, берега размывает.

— Укрепить разве некому?

— Это все равно, что пытаться ухватить время за хвост и удержать его на месте.

— Неясны твои слова…

— Неужели? Ты ведь тоже изменилась... И вера у тебя другая.

— Я жила среди других людей.

— Нельзя обнять угольщика, не загрязнившись. Пока черного мало, но дело пошло...

— Неужели все новое ты называешь черным?

— Это так, к слову. Я бы назвал его золотым — важно, что оно есть. Вот ты тоже заметила, хотя недавно вернулась. Ты ведь знаешь, меня интересует все, и я люблю перемены. Это означает, что мы думаем, мы идем вперед. Надо идти вперед, если мы не хотим, чтобы наше государство исчезло.

— Исчезло?

— Да, да, исчезло... Мы слишком отстали от соседей, чтоб позволить себе отставать еще больше. Того и гляди, останемся одни, как на необитаемом острове...

Эти мысли Докса помогли Кремене посмотреть на брата иными глазами, поверить ему. Поэтому она, не без страха, спросила:

— А что ты думаешь о вере?

— Веру люди пусть выбирают себе сами.

— Вот как ты думаешь! А таких, как ты, сколько?

— Немало, но я-то могу заявить об этом, и никто меня не обвинит, что, мол, от Тангры отказываюсь, а другие не могут...

— Как это понять?

— А так, что старое еще владеет людскими душами. Точнее, власть в руках старого, утвержденного временем...

— А ты во что веришь?

— Я? В птиц, в небо, в добро... И в Тантру, разумеется, я же ханский брат, — закончил он, и она не могла понять, пошутил он или сказал всерьез.

Больше такого разговора не было, несмотря на то что Кремена послала сказать ему, чтобы он пришел к ней. Первый раз Докс ответил, что едет в Преслав, второй — что собирается на охоту, третий — что неважно себя чувствует. По-видимому, не хотел встречаться с ней прежде, чем состоится ее разговор с Борисом. А хан пугал сестру молчанием, ему все не хватало времени на этот разговор... Кремена-Феодора прекрасно понимала, что забот у него по горло, но не могла освободиться от сомнений, что он умышленно тянет со встречей, желая узнать от своих людей во дворце, какой она вернулась. Ему хочется увидеть ее главами других, услышать собственными ушами и лишь тогда решить, как вести себя. Но все это были ее догадки... Длинноногая лошадь хана мирно трусила перед ней. Его смоляные волосы привлекали взгляд, согнутая спина в красном — цвет императоров — не давала покоя тревогам... И тревоги эти росли по мере приближения к скалам Мадары.

12