Кирилл Лавров

Елена Горфункель писала: «На границе между восьмидесятыми и девяностыми годами завершилась советская часть жизни-творчества. Тогда же началась вторая — новая для всех и вдвойне новая для Кирилла Лаврова. Но рубеж — не рубец. Все в этой жизни… расположилось как надо, без швов, органично. Как это могло произойти? Актер, игравший Ленина в кино и на сцене, актер, признанный стопроцентным „социальным героем“, человеком целиком из советской эпохи, сохранил и приумножил авторитет своего искусства и своей личности, когда сокрушена была империя зла. Вообще-то поставить эти слова надо в другом порядке — сначала личность, потом — искусство. На первом месте всегда была личность. Появление Лаврова в любом деле гарантировало чистоту намерений. Дважды за долгую жизнь Лаврова усиленно гримировали — для роли Ленина и для роли Президента в „Коварстве и любви“ (чуть ли не профиль римского тирана с горбинкой на носу). В остальных случаях… достаточно было своего лица и, так сказать, своего костюма. Он актер особой традиции, актер-воспитатель. Где-то между Советским Союзом и новой Россией могло показаться, что честность Кирилла Лаврова — узкопартийная. На самом деле она была нравственностью вне партийных книжек. Люди в театральном зале или перед экраном ему верили и тогда, когда он играл конструктора космических кораблей, и военного журналиста, и исправившегося уголовника, и вождя мирового пролетариата, и министра здравоохранения переходного периода. Верили и беззаботному студенту, и хитроумному карьеристу, и провинциальному мизантропу, и американскому фермеру, и мелкому деспоту — если ими был Лавров. Так может убеждать не только талант. Важны человеческие составляющие. Например, достоинство и бескомпромиссность, с которыми нелегко было совмещать курс в тупик социализма. Твердость характера, уверенность, воля. Или ирония, мужское обаяние, значительность, несмотря на простецкую внешность. Все вышеперечисленные качества есть в героях Лаврова».

Для нас в этой цитате очень важно наблюдение критика: верили любым героям Кирилла Лаврова, «положительные» и «отрицательные» персонажи были у артиста равно убедительными, а значит, на протяжении большей части своей творческой жизни он вынужден был с особой ответственностью и (кто знает?!), скорее всего значительной долей горечи помнить о «зрительском заказе»! Будучи по самой своей природе «актером-воспитателем», он чувствовал себя должным создавать образы тех, на чьих примерах воспитывались люди. И кинематограф с жадностью ухватился именно за эту личностную черту, за эту убежденность артиста, как мало кто из его коллег думающего об обществе, о новом поколении, о жизни.

Кирилл Лавров принадлежал к той человеческой (в первую очередь!) и актерской (во вторую) породе, которая несет ответственность за все — за пьесу и сценарий, режиссера, спектакль и фильм, но главным образом за то, что проявляется в его персонаже. И это никогда не было просто проявлением — это должно было быть уроком. Уроком нравственности.

Как тяжело, должно быть, нести столь непосильный груз на протяжении всей жизни!..

Критик Александр Урес, в своей статье «Народный артист», раскаиваясь в «грехах молодости», когда недооценивал Кирилла Лаврова, пишет: «Он все больше втягивался в общественно-политическую, партийно-функционерскую деятельность, вернее, его втягивали, им там, наверху, тоже нравилась его улыбка в сочетании с серьезностью, надежностью, мужской основательностью. Оказалось, что эти качества у него не театрально-декоративные, а реальные, что он действительно такой, болеющий за общее дело, за страну, за все ее бесконечные беды. Конечно, не безгрешный, не прямолинейный, не однозначный, но по сути — такой. За долгие годы не слышал я ни одного худого слова об общественной деятельности Лаврова. Это о многом говорит».

Парадокс, но эти черты Кирилла Юрьевича, казавшиеся кому-то «театрально-декоративными», в Большом драматическом (и еще раньше — в Театре им. Леси Украинки) уже в начале 1960-х годов были прочитаны и расшифрованы как сущностные, являющиеся основой его личности, а вот для широкой зрительской аудитории они проявились именно через кинематограф. Через такую важную категорию, как доверие, ощущение полной слиянности того, о чем говорит персонаж и думает играющий его артист. И, наверное, именно потому он горячо и смело защищал отнюдь не робкого Товстоногова в Смольном, отстаивая те или иные спектакли, и, как верно заметил кто-то из критиков, исполнял в театре совершенно особую роль посредника между «системой и богемой».

Таким посредником он был не только относительно Большого драматического театра, но и относительно театров СНГ и Балтии, когда мучительно и во многом унизительно текло их существование в своих странах — особенно русских театров. Ведь и там оставались высокие чиновники с советским прошлым, которые очень ценили Кирилла Юрьевича Лаврова, которым льстило его обращение к ним — всегда исполненное достоинства, подлинного демократизма и начисто лишенного какого бы то ни было заискивания.