Кирилл

Я тогда тоже заработал приз – карманный фонарик. Кирюша, падкий на всякого рода красивые безделушки, предложил мне передать вещицу в его вечное пользование. Так как фонарь лежал у меня мертвым грузом, я отдал его без всякого сожаления. Брат полюбил новую игрушку нежной любовью. Он вынимал ее при любом удобном случае, включал и направлял острый луч куда ни попадя, словно пытался открыть новые грани давно известных ему предметов и высветить пучком фотонов их потаенную сущность, скрытую под толстым слоем обыденной реальности. У Кирюхи в связи с этим даже появилась новая ежевечерняя церемония. После того как мы укладывались в постель и четверть часа болтали на сон грядущий, братик еще раз вставал и по лучу, разрывавшему тьму, совершал путешествие до туалета и обратно – только после этого он засыпал полностью удовлетворенный, исчерпав все удовольствия прожитого дня.

Во время одной из Кирюшиных проходок в мистическом свете фонаря у меня возникла идея, как можно остроумно и беззлобно подшутить над моим впечатлительным братом. Я заранее приготовил медицинскую резиновую перчатку (мать использовала ее в хозяйственных целях) и вырезал из черной бумаги длинную, в несколько метров, полосу с ответвлениями в виде цветочных корней. Этот реквизит я спрятал за диваном и однажды вечером, когда Кирюша торжественно отправился с фонариком в ванную комнату, в две минуты сотворил декорацию, вполне пригодную для фильма ужасов. Надув перчатку и перевязав отверстие шелковой нитью, я поместил ее сверху на край шкафа – так, что создавалась иллюзия бледной отрубленной руки, из которой ручьями льется жертвенная кровь (именно так смотрелись черные бумажные полосы на светлой поверхности шифоньера). Сам я натянул пару перчаток из черного бархата (опять же, позаимствованных из материнского гардероба) и, оставив спальню, притаился в темной глубине гостиной.

Не ожидающий подвоха Кирилл вышел из уборной, мирно насвистывая себе под нос, и двинулся вслед за лучом в нашу комнату. Он распахнул прикрытую дверь и в момент, когда фонарик выхватил из мрака сотворенную мной жуткую картину, издал такой роскошный вопль, которому позавидовала бы сама Елена Образцова. В это мгновение я подскочил сзади и одной рукой в черной перчатке зажал Кирюхину вопящую пасть, а другой несильно обхватил его за горло…

Потом я полночи успокаивал своего несчастного слабонервного брата: он плакал и даже под двумя одеялами не мог унять дрожь. В душе мне, наверное, было немного стыдно за свою выходку, но все-таки я был польщен тем эффектом, который произвела на Кирилла моя неожиданная шутка. Досадно, конечно, что братец не смог как следует передать мне словами свои ощущения в тот момент, когда рука мнимого убийцы коснулась его сонной артерии, но от таких людей, как Кирилл, требовать это бесполезно. Они способны лишь пережить полноту мгновения, но совершенно не в силах пересказать свой опыт. Для этой цели в мире существуют особи вроде меня: не имея собственной жизни, мы, как бледные тени, охотимся за всплесками чужих эмоций, чтобы, пожрав их, пропустив через пищеварительную систему своего мозга, оставить на бумаге слабые, малокровные оттиски человеческих страстей и судеб.

***

Повестка из военкомата ворвалась в дом вместе с резким, продолжительным звонком, разбудившим всех в шесть утра. Неприветливый человек в форме попросил братьев Романовых расписаться на казенном бланке и в императивных терминах пригласил нас с Кириллом явиться на призывной участок для прохождения жестоко унизительного медосмотра.

– Ну что, здравствуй, Чечня? – невесело усмехнулся сильно расстроенный Кирюша: очень уж ценил свободу мой братец-мотылек.

– А она тебе по зубам? – с иронией спросил я. – Чем солдатский хлеб-то жевать будешь?

– Заткнись, и без тебя тошно, – краснея, сказал Кирилл.

Когда моего брата, истинного баловня судьбы, спрашивали, есть ли вообще в его беззаботном существовании какие-нибудь проблемы, он отвечал, что проблема у него одна-единственная – стремительно портящиеся зубы. Он без конца наносил визиты стоматологу, и тот безмятежно опустошал ему рот, объясняя непрестанный процесс разрушения эмали дефицитом кальция в организме. Я же объяснял это по-своему, усматривая в катастрофически быстро гниющих зубах Кирилла расплату за вечное надувательство людей.

– Постой-постой, – внезапно спохватился я, вспомнив кое-что интересное насчет армейского хлеба и правил его пережевывания из свода заболеваний, определяющего степень годности призывников к строевой службе. – Сколько там у тебя удалено зубов на верхней челюсти?

– Шесть, – нехотя отозвался Кирилл, мрачно пересчитав перед зеркалом свои зияющие дыры. – И один гнилой, можно вытаскивать.

– Вот если бы у тебя не было восьми зубов, ты был бы признан негодным для службы, – бросил я из-за плеча, застилая постель.

– То есть ты хочешь сказать, что мне нужно пойти и вырвать еще два зуба, в том числе и совершенно здоровый, так, что ли? – с возмущением воскликнул Кирилл. – Что я, псих, по-твоему? Может, что-нибудь получше предложишь?