Кирилловцы vs николаевцы. Борьба за власть под стягом национального единства

Очевидным остается важный момент — либеральный консерватизм как идеология не может и не будет популярной политической идеей. Удобная только во время модернизации, данная идеология была характерна именно для тех государств, которые проводили свои изменения на переломных эпохах. Россия оказалась таким государствам. Эмигранты также влились в общую логику развития. Для них данная идеология оказалась удобной не только для собственной эволюции, но и для противостояния с большевиками.

Заключение, или чего не хватило русской эмиграции

Любая попытка начать процесс рассуждения о политических итогах активности русской эмиграции наводит на грустные и при этом парадоксальные мысли. Когда-то один из отечественных историков В. Ж. Цветков в одной из телепередач выразил позицию эмиграции достаточно четко. Задачей эмиграции, по его мнению, было не просто взять ордена и награды своего предка, повесить их на стену и смотреть на них, а взять эти награды и попытаться вернуть их домой — в Россию. Могла ли сделать это эмиграция? Могла ли она считаться Россией? Могла ли история русских людей после 1917 года пойти не таким путем, каким она в итоге пошла? Обратите внимание, каждый новый вопрос заставляет нас обращаться к более ранним и к более неоднозначным событиям.

В 2018 году, когда русские люди по всему миру вспоминают о событиях столетней давности, о том, как их предки в силу субъективных и объективных причин оказались втянуты в братоубийственную гражданскую войну, так и хочется поднять вопросы о природе того, что случилось. Однако всего лишь два с половиной миллиона человека выбрали в результате этого противостояния быть вынужденными изгнанниками там, где они оказались не нужны.

Почему люди уезжали? Хотели спастись от войны. Почему люди не возвращались домой? Боялись, что они будут казнены. Но почему же люди оставались там, далеко от дома? Заметьте, можно ответить и односложно. Но мы сделаем иначе.

В 1920-х гг., когда русская эмиграция только появилась, она попыталась жить своими обычными представлениями, не устремленными далеко в будущее. Многие эмигранты тратили деньги, которые они смогли увезти с собой, почти все жили «на чемоданах», никто не стремился оставаться где-то далеко от Родины надолго. Но оставались. И не просто оставались. Люди работали на самой незавидной работе: в отелях, в такси, чистильщиками обуви. Кто был посолиднее и имел высшее образование, читал лекции в университетах. Были даже те, кто авантюрными путями захватывал власть на территории какой-то страны и правил ей в течение нескольких недель. Да, один эмигрант в 1934 году, Б. М. Скосырев, объявил себя королем Андорры Борисом I и был единственным королем этой страны за всю ее историю.

Политически русские эмигранты оказались крайне активными. Занятие политикой для них решало две задачи — с одной стороны, давало, пусть и эфемерную, надежду быть услышанными со стороны западных политиков и участвовать в борьбе против большевизма, а с другой ‒ реализовать свою потребность заниматься политикой, согласно известной пирамиде А. Маслоу. И именно такой была психология русской эмиграции этого периода — жить надеждой и нереализованными планами. Правда, пусть и на уровне обычного беженства, но многие стали активными политиками, публицистами, фельетонистами, писателями и просто творческими людьми.

Эмиграция пытается не забывать о том, что она русская эмиграция. Она сохраняет свою армию в виде РОВСа и КИАФ — военных структур, которые так или иначе напоминают армию существующего государства. Несмотря на то, что они создавались с абсолютно логичными целями укрепления какого-либо политического лагеря (КИАФ в этом смысле наиболее наглядный пример), они все вместе напоминали о том, что русская армия существует, что она не сдается, что она готова помогать, она готова выполнять приказы своих командиров, что она готова выполнить долг перед историей своей страны, перед ее прошлым, настоящим и будущим.

Русская эмиграция обладала двойной идеологией — она была патриотической и антибольшевистской. И исходя из этого уже она давала политикам эмиграции поле для идеологической работы. Не нужно было множество печатных изданий и бесчисленных количеств статей и репортажей о том, что происходит в России Зарубежной, чтобы понять, что русская эмиграция в преобладающей своей массе ‒ монархическая. Вековой строй вместе с ностальгией об утерянном прошлом оживал перед эмигрантами яркими красками их жизни до Революции и Гражданской войны. Но вернуть прошлое было нельзя, можно было лишь о нем вспоминать.

И вот она, психология эмигранта 1920-х гг., — жизнь памятью о прошлом, попытки выжить за рубежом, не теряя надежды на скорое возвращение домой.

Эмигранты пытались создавать свои правительства, включать в организацию своей жизни органы представительной власти, даже попытались в 1926 году создать собственный парламент.