Кирюша из Севастополя

С нетерпением, которое сдерживалось благоразумием, Кирюша выждал наступления темноты и, тихо раздвигая кусты, направился, где ползком, где перебежкой, к подножью Мархота, наперерез ураганному ветру, к счастью своему не зная об окольных путях к перевалу и не ведая, что подступы к перевалу со всех сторон тщательно охранялись немецкими секретами. Немецко-румынские посты были рассредоточены за Мефодиевкой, в глуби долины — у подножья Мархота и в кустах на всех тропах, кроме откоса над восточным углом Цемесской бухты. Невозможность подъема на откос и спуска с него не вызывала сомнений ни у кого.

Дед Ветродуй

Едва путник после изнурительного перехода по запутанным горным тропам взбирался на вершину Мархота, его поражал резкий контраст между мрачной дикостью перевала и видом крохотного домика, построенного на высоте, где даже не парили орлы, не росла трава, не грело солнце и только холодный ветер посвистывал в каменных отрогах. Было справедливо назвать аванпостом культуры этот домик, подобный скворешне, в котором давным-давно обосновалась метеорологическая станция. Четверть века жил там в одиночестве, ради безопасности моряков, приводящих корабли в Цемесскую бухту, метеоролог, известный на Черном море под загадочным прозвищем деда Ветродуя. Днем и ночью подстерегал он миг зарождения боры и, когда та готовилась сорваться с цепи, оповещал моряков, жителей Новороссийска и его окрестностей. Лишь старожилы Цемесской бухты знали, и то приблизительно, сколько бедствий предотвратил и сколько людей спас он от гибели.

Рассвет робко подсматривал в окно домика, теряясь в багрово-золотистых отблесках ярко полыхающего камина. Перед камином сидел в кресле, облокотись на резные ручки, человек почтенного возраста. Морщины избороздили его лицо. Серая борода спадала на меховую, военного образца безрукавку-жилет, надетую поверх свитра. Ватные брюки и валенки дополняли костюм старика.

Это был дед Ветродуй.

Казалось, он спал, согретый теплом камина, однако его глаза были открыты и, не мигая, смотрели на пламя.

Глубокое раздумье безраздельно владело им. Четвертый месяц мысли об одном и том же не давали ему покоя.

Немало ночей провел метеоролог наедине с ними, и эта декабрьская ночь на исходе 1942 года, коротаемая в кресле у камина, ничем не отличалась от предыдущих. Глядя, как пламя ненасытно пожирает сучья держи-дерева, старик был погружен в горькую думу о родном городе.

На его глазах творилась история Цемесской бухты. В памяти теснились картины шумной гавани, заставленной океанскими пароходами; причалы и пирсы с грузом тракторов для первых колхозов, крекингов для Грозного, станков и деталей к ним для Ростсельмаша, Челябстроя и Сталинградского тракторного. И сам он делегатом дважды орденоносного Новороссийского порта шагал когда-то по праздничным заводским цехам на берегу Волги, среди ликующих толп сталинградцев, приветствующих спущенный с конвейера трактор-первенец… Все заслонялось зрелищем осквернения и запустения, едва только взгляд старого метеоролога обращался вниз с Мархота.

Заросла морская тропа в Цемесскую бухту, и, сдавалось, не к чему больше продолжать самоотверженный труд и вести одинокую жизнь добровольного отшельника, не для кого заниматься прогнозами. Не звонил больше телефон, соединявший метеостанцию с капитаном порта, и знакомый голос не спрашивал о погоде. Телефонные провода были порваны осколками немецких мин, да и не собирался дед Ветродуй предупреждать врагов о боре. Не для них остался он здесь, и не беспокойство отныне вызывали в нем признаки близкого урагана, но радость, когда стрелка барометра перемещалась вниз, а густые облака, скопляясь в Цемесской долине по ту сторону Мархота, поднимались к перевалу и, предвещая бору, ползли к взморью.

Все вдруг приобрело свой смысл и значение, когда порог домика метеостанции переступил однажды автоматчик из бригады морской пехоты. Почтительно козырнув, он попросил сводку о погоде. Вслед за ним прибыл связной из дивизиона мотоботов с просьбой о том же. Метеоролог еще более удивился, услышав от обоих моряков, что они выделены для регулярной связи со станцией. Один обратился к нему, смешно величая «главным над скаженной борой», второй попросту назвал папашей. Оба, точно сговорясь, выразили уверенность, что он исполнит долг патриота и поможет не давать немцам покоя в Новороссийске. Старый метеоролог потребовал разъяснений и получил их немедленно. Они были просты: когда дует бора, куда неприметнее подводить корабли к захваченному немцами западному берегу, а заданий много, и все боевые. Это во-первых. Во-вторых, в непогоду легче переправляться через сухопутную линию фронта к вражеским блиндажам и дотам и глушить фрицев гранатами, как рыбу в бухте.

То, что до войны считалось стихийным бедствием для людей, оказалось верным помощником в борьбе с врагами.