Кировская весна 1931-1935

В самом деле, выходила какая-то чепуха: все были уверены в том, что по окончании школы кто-кто, а уж Закурдаев и Глухов обязательно уедут в Ленинград, в Военно-морское училище имени Фрунзе. Не уверен в этом был только он сам. В минуты раздумья и тишины в душе его снова подымалась знакомая волнующая мечта о море, просторном и свободном, о плаваниях, далеких и долгих, о незнакомых берегах, о тихих закатах, торжественных и величественных, возможных только в океане и видимое лишь счастливцами.

{18}

25.06.35 Егорушка Козлов

На лето мы всей командой, с Костей Закурдаевым и Мишей Боровнюком поехали в колхоз к Сереже Глухову. Жили у его матери и сестры, Тоньки, на пару лет нас младше. Поплескавшись пару дней в реке, скоро заскучали и взялись помогать колхозу в сельском хозяйстве.

Идя домой, Тонька рассказывала, как у них сорвалась щука килограммов на восемь весом, как она чуть было не нырнула за ней вдогонку. В одной руке девочка несла ведерко с уловом, другая же прочно определилась в руке Миши. С этого дня Тонька неотступно следовала за нами, куда бы мы ни направлялись, – в лес, в сад, в поле. Дома она часто и подолгу охорашивалась перед зеркалом, старым волнистым, до неузнаваемости искажавшим изображение, и спрашивала Мишу с лукавой улыбкой:

– А ведь я ничего девчоночка, форсистая, правда ведь, Миша? – И, послюнявив палец, приглаживала свои белесые, выгоревшие бровки. – Вот закончу школу и тоже уеду в город, только не на завод, как вы, а прямо в Москву покачу. Поступлю работать в цирк, стану на лошадях кататься: я хорошо езжу на лошадях. Косы остригу, как Феня Ларцева, куплю туфли на высоком каблуке, шелковую кофту и ридикюль.

– А губы красить будешь? – полюбопытствовал Миша.

– Буду, – быстро ответила она. Потом, подумав, решила: – Губы красить, пожалуй, не придется: краски не напасешься.

Как-то раз нам удалось уехать без нее в ночное. Я знал, что всех лошадей на конюшне ребята разобрали и ей не на чем будет за нами погнаться. Но едва мы спутали лошадей в овраге за избушкой бакенщика, как к костру воинственно подлетела наша Тонька на серой молодой кобылке, только что вернувшейся с пристани. Подол платья закатился, открыв голые коленки и трикотажные трусики, платок съехал на затылок.

– Тпру, стой, тебе говорят! – закричала она и, опрокидываясь назад, натянула поводья.

Лошадь внезапно стала, и всадница кувырком скатилась к ее ногам, но тут же вскочила, замахнулась на кобылу, в страхе отпрянувшую от нее. Спутав лошади передние ноги, Тонька приблизилась к костру, дразняще показала мне язык, свернулась клубочком возле Миши на подстилке и уставилась на огонь своими громадными глазами. Никто из ребят не удивился ее появлению. Очевидно, они часто видели Тоньку в своей компании в ночном.

Смеркалось. Однообразно успокаивающе позванивали колокольчики на шеях лошадей.

Приковылял Митроша-бакенщик. Деревянная нога, похожая на бутылку горлышком книзу, захлестывала траву, стучала о камешки. Митроше выкатили из горячей золы костра печеную картошку, она жгла ему руки, и, очищая кожуру, он перекидывал ее из одной ладони в другую. В груди бакенщика, будто в самоваре, что-то клокотало, тоненько выводило бесконечные нотки. Он расстегнул ворот рубахи и проговорил хрипло и сердито:

– Духота! Гроза, должно, идет…

Он свернул папироску, прикурил от уголька, усмирив едким дымом подкатывающееся удушье, бросил окурок в огонь, взял еще одну картошку, подул на нее, но есть не стал.

– Насчет войны у вас там ничего не слыхать? Говорят, какой-то Гитлер объявился на немецкой земле. Войну замышляет. Правда это или так болтают?

Деревенские ребята, примолкнув, прислушивались к нашему разговору. Оглянувшись на Мишу, я ответил уверенно:

– Будет ли война, сказать не могу, а вот Гитлер – это да, объявился.

– Фашист он, – вставила Тонька осведомленно. – Это мы слыхали.

– Чего он добивается, сатана? – сурово кашлянул Митроша.

Миша Боровнюк разъяснил:

– Фашистский режим хочет на всей земле установить. А капиталисты Америки и Англии – его помощники.

– Одна шайка, известно, – согласился бакенщик. – Против мира, значит, попрут, паразиты! И к нам, стало быть, не нынче-завтра жди.

– Сунься только! Зубы-то пообломаем! – вскричал я, подбрасывая сучья в огонь.

– Теперь нас не укусишь, – поддержал Митроша. – Как только эту пятилетку выполним, так пиши – врагам крышка: Россию не догонишь. А что такое война, я больно хорошо помню: и рад бы забыть, да деревяшка не дает – снарядом ногу-то отхватило… – Он мотнул кудлатой головой, откусил картошки и спросил требовательно: – А насчет оружия у нас как? Люди наши – храбрец к храбрецу, это я еще по той войне знаю. А сейчас и подавно. Оружия только давай.

– Оружия у нас хватит! – горячо заверил я. Мне очень захотелось рассеять все сомнения бакенщика и подчеркнуть, что к войне мы готовы.

– Войны, видно, не миновать, – задумчиво прохрипел Митроша. – Вы как раз подоспеете…

{19}

27.06.35 Иероним Уборевич