Кировская весна 1931-1935

7 апреля мы удлиняли аэродром. Его с одного конца сторосило и поломало. Работали у самых палаток. Снимали гряду торосов и глыбы льда, засыпали в рядом лежащую трещину. На вышке в лагере поднялся флаг. Значит, по радио сообщили, что самолет вылетел в лагерь

Работая, нет-нет да и взглянем на небо. Вскоре из лагеря заклубились волны черного дыма: опознавательный сигнал.

Самолет уже должен быть близко от нас. Мы обратились с вопросом к небу. И вот странной формы стрекоза, вогнув под крылья голову и вылупив глаза – окна кабины летчика, показалась над аэродромом. Несомненно, это была американка. Широкие красные крылья, синий корпус. Кокетливая птица. Она обошла аэродром, приглядываясь, куда сесть. Второй раз, почти коснулась поля и снова взметнулась над головами ввысь. Поражала ее быстрота.

В этот момент в конце аэродрома появились две другие, совсем обыкновенные птицы. Американка в третий круг все-таки села посередине поля и молниеносно пересекла остаток аэродрома. Мы вскипели тревогой. Машина подскочила нервной пляской Витта на первой гряде торосов и, упершись во вторую, встала, перекосив крылья. Мы подбежали с предчувствием видеть груду обломков. Смотрим – машина цела, только накренилась на одно крыло, широко расставив шасси. Из машины выскакивает Слепнев в ярком оленьем полупальто, в морской фуражке. Рука у него в крови. Вскидывая руку в фуражке, под козырек докладывает Шмидту: Отто Юльевич, сделал все, что мог.

В этот момент два обыкновенных самолета Р-5 начинают виражировать над полем. Они тихо и спокойно снижаются. Один за другим садятся хорошо и благополучно. Из кабин вылезают в мешковатых синих робах Молоков и Каманин.

– Ну, кто у вас первый по порядку, давайте по три человека в салон. И через пятнадцать минут скромные самолеты и их летчики поднимаются с первой партией больных.

Слепнев обижается на американскую машину – у нее большая посадочная скорость, ей нужны громадные аэродромы.

{11}

07.04.34 Николай Каманин

В задней кабине моего самолета сидит штурман Шелыганов. Десятки и сотни раз он доказывал мне свое штурманское искусство. Шелыганов умеет видеть через густую пелену облаков. Самые темные ночи не притупляют его зрения. В любых условиях, в любое время Шелыганов знает, над какой точкой земной поверхности находится его самолет. Расчеты Шелыганова идеально точны.

Мы летим уже тридцать минут. Берег Чукотского моря остался далеко позади.

– Через 55 минут будет лагерь, держать тот же курс! – передает в телефон Шелыганов.

Засекаю время. Кажется, что стрелка часов стоит на месте, проверяю секундомер – работает. Почему же так медленно идет время? Догадываюсь: однообразная картина. Под нами бесконечный океан слепящего снега, громадные глыбы льда.

Но дело не только в этом. Ведь мы летим в лагерь! Хочется, чтобы секунды мчались скорее. Ведь мы так рвались сюда, пробиваясь сквозь пургу, перелетая горные хребты, над которыми еще никогда до нас не скользила тень самолета.

– Через 10 минут! – коротко говорит в телефон Шелыганов. Через 10 минут будет лагерь, к которому мы стремимся вот уже скоро полтора месяца. Не терпится… Высовываю голову из кабины навстречу холодному ветру. Еще ничего не видно, кроме нагроможденных льдов. Но через минуту впереди появляется черная точка, она растет, расширяется. Еще минута – ясно вижу дым, еще минута – выступают деревянный барак, вышка с красным флагом на мачте, буграми раскинулись палатки. Из палаток бегут люди, карабкаются, взбираются на торосы, машут руками, шапками.

Я не слышу ни приветствий, ни криков радости. Я должен заглушить крик радости в моей груди. Как только я увидел аэродром, расцвеченный флагами с погибшего „Челюскина", – этот ледяной ящик с торосистыми стенками, эту ледяную площадку, покрытую застругами, мной овладела одна мысль: „Как я сяду?"

На какой-то миг я все забыл – и лагерь и торжествующих челюскинцев. Я весь погрузился в расчеты. Точность нужна, величайшая точность, чтобы самолет опускался почти вертикально, не ударившись о лед. Захожу на посадку раз, другой, прицеливаюсь, чтобы в 10 сантиметрах над торосами прошел самолет, не задевая их лыжами.

Делаю третий заход… Самолет скользит над вершинами торосов, счастливо проскальзывает над ними, парашютируя, идет на землю. Усиленно работаю ногами, чтобы зигзагообразным движением машины заставить ее остановиться во-время. Встал хорошо, почти у стенки торосов. Развернуться и отрулить не могу, сижу и жду, чтобы эти восторженно приветствовавшие меня люди скорее подошли и, взяв машину за хвост, оттащили ее несколько назад. И вот бегут счастливые, радостные. Мне самому хочется обнять каждого, но я прошу:

– Оттащите меня немного назад!

Вылез из кабины, увидел человека с бородой, известной всему миру. Он меня повел в палатку, спросил:

– Удовлетворяет вас аэродром? Я улыбнулся:

– Великолепный аэродром, Отто Юльевич. Скажите, кого везти?

А сам только и думал: как взлечу? Это еще трудней, чем сесть.