Кирза

Самое плохое — заступить на «нулевку», пост номер ноль. Деревянная такая конура у мостика между частью и военгородком. Стоишь около нее и требуешь от снующих туда-сюда офицеров предъявлять пропуска. Хотя знаешь почти каждого в лицо и по фамилии.

Лезть, расстегивая шинель, во внутренний карман по такому морозу никто не хочет. Как и задерживаться на лишние секунды. В лучшем случае посылают куда подальше. Могут и кулаком пихнуть.

Остается тупо отстаивать смену. И вспоминать подвиг генерала Карбышева.

Заступающий на пост облачается в ватные штаны поверх обычных и всовывает ноги, прямо в сапогах, в огромные серые валенки. Надевает бушлат и сверху — шинель. На шинель — невероятного размера вонючий и засаленный тулуп.

Тулуп и валенки одни на всех, надевают их прямо на посту. Иначе и нельзя — двигаться в них невозможно. Шагу не сделаешь.

Паша Секс решил все-таки немного походить и попрыгать, согреться. Опрокинулся во всем этом облачении на спину и подняться уже не смог. Дело было ночью. Мороз, звезды. Деревья постреливают. Так и лежал, как перевернутый жук, почти полчаса, пока патруль его не заметил.

Отделался Паша легко — только нос обморозил.

После этого случая всех заступивших на пост обязали каждые пять минут по громкой связи связываться с КПП. Докладывать, что жив пока.

Меня на «нулевку» не ставят — мои сапоги не пролазят даже в эти универсальные валенки. Да и с самими сапогами беда — замены на новые не нашлось, донашиваю старые, еще в карантине выданные. Подошва вот-вот отвалится.

Тяжелее всех это переносит Сахнюк:

— Вот так вы всегда, москвичи, суки, откашиваете! А мы, блядь, за вас все делать должны, да?! Я — на мороз, а ты в тепле свою жопу держать!..

— Гитлер, заглохни! — вступается за меня Череп. — Просто повезло чуваку… Не хуя завидовать:

Вздохнув, добавляет:

— Мне бы такие ласты: Тоже в дежурке посидел бы: Бля:

Гитлер, хлопнув дверью, убегает на пост менять побелевшего там уже Кицу.

Вечером нас сменяют.

С одной стороны — хорошо. На завтра, по прогнозу, потепление со снегом. А значит — скребок в руки и на плац. И до конца наряда ты с него уже не вылезешь.

С другой стороны, в казарме сегодня тоже не сахар. Из караула должны вернуться Борода с Соломоном. Ладно, если одним только «принеси-подай» обойдется…

Едва заходим, дневальный таращит глаза:

— Борода всех взводовских в каптерку созвал! Дуйте туда живо!..

Нас четверо — Череп, Гитлер, Кица и я. Остальные наши в наряде.

С нехорошим чувством стучим в дверь.

Там человек десять. На тюках с бельем сидят наши старые — Борода, Соломон, Дьячко, Пеплов и Самохин. Осенники, во главе с Колбасой, стоят вдоль стеллажей.

Тусклая желтая лампа под потолком. Наледь на окне. Накурено.

Не люблю я такие вот сборища.

— Где ходим, воины?! — замахивается на меня кулаком Борода.

Я пытаюсь припомнить, какие сегодня у нас были залеты.

— Сменились только: Вон, штык-ножи еще даже не сдали:

Борода не слушает. Я вижу, что ему не до нас.

Что-то здесь затевается.

Череп глазами показывает на Соломона.

Тот сидит на одном из тюков, ссутулившись и свесив свои обезьяньи руки до полу. Губа его, и без того вечно отвисшая, теперь разбухла и потемнела. Нос тоже разбит, но кровь уже не идет.

Видок у Соломона тот еще:

Борода собран и внешне спокоен. Лишь глаза блестят и прыгают по нашим лицам.

Нам, опоздавшим, кратко объясняется ситуация.

После наряда Соломон зарулил в чипок и застал там бойцов из роты МТО. Попытался пролезть без очереди, но те его послали.

Соломон поднял кипеж, мол, старого не уважают. Подошли старые из роты, одного призыва с Соломоном. Послушали, в чем дело и выкинули его из чайной.

Надавав перед этим по хлебалу.

— Их раза в три больше. И помахаться спецов там хватает. Но ответить мы должны.

Борода прикуривает сигарету и щурится на нас:

— Заставлять никого не буду. Но у нас каждый кулак на счету.

Нам меньше всего охота подписываться на драку с ротой из-за такого пидора, как Соломон.

— Тут не в том дело, что на кого-то конкретного наехали, — подает голос Колбаса. — На весь взвод наехали! Нюх рота потеряла!

Младший сержант Колбасов, по армейскому выражению, вновь «заглядывает в жопу» начальству.

Борода все прекрасно понимает, но одобрительно кивает и демонстративно жмет Колбасе руку.

— Сегодня одного из наших, а завтра всех вас в хуй не будут ставить! — поддерживает Колбасу его кореш Уколов. — Не ссыте, пацаны! За честь взвода охраны!

Я замечаю, что от некоторых, а особенно от Укола, разит бухлом.

Борода встает и хлопает меня по плечу. Оставляет докурить и тычет пальцем в сторону Соломона:

— С виновника вечеринки причитается. Соломон! Плесни-ка бойцам по чуток для храбрости!..

На долю секунды выражение лица сержанта меняется и я вдруг понимаю, что Соломон ему не больше друг, чем мне. И что Борода всей душой презирает своего земляка.

На хера тогда ему все это сдалось?

Соломон достает из-за тюка, на котором сидит, початую бутылку «Пшеничной» и не глядя на нас, протягивает ее Бороде.

— Я не буду, — тихо произносит вдруг Сахнюк.

Пауза нарушается вкрадчивым голосом Бороды: