Кирза

Солдат роняет табурет и, обхватив голову руками, падает на колени. Может, и кричит, но в поднявшемся оре неслышно.

Толстый рукав бушлата смягчил удар, и левая рука моя почти в рабочем состоянии. Подхватываю табурет и швыряю его в глубь помещения.

Уверен, что в кого-то попал.

Дергаю за бляху, укрепляя на кисти ремень.

Больше желающих пока не находится. Краем глаза замечаю, что слева от меня никого нет. Оглядываюсь на наших, и вовремя — Борода уже стоит на взлетке и машет рукой.

Отходим.

Я вижу как двое наших тащут кого-то долговязого. Без сомнения — Соломона.

Рядом появляется Череп. Без полотенца на лице, со съехавшей на затылок шапкой. Одна из тесемок вырвана «с мясом».

— Уходим! Уходим!! — орет он сквозь шум.

Бежим по взлетке. Вдогонку нам летит несколько табуретов. С грохотом падают позади нас, никого не задев.

Изнутри в дверь канцелярии отчаянно молотит запертый там ответственный по казарме лейтеха. Не повезло ему.

На лестнице мы стягиваем с себя полотенца и каски.

— Что с Соломоном? — орет Борода.

Никто точно не знает. Но у Соломона из бушлата на месте поясницы что-то торчит, какие-то лохмотья.

— Порезали его, — бросает Колбаса на ходу. — Бушлаты в сушилку! И все по койкам!

Дневальный-мандавоха с перекошенным лицом впускает нас. Кивает Бороде и, выглянув на лестницу, закрывает дверь на брусок.

— Все понял? — спрашивает его Борода, стягивая бушлат. — Услышал шум, испугался. Закрыл дверь.

Дневальный кивает, не переставая.

— Звони, вызывай дежурного, — приказывает Борода.

Почти месяц часть шерстили военные дознаватели.

На комполка лица не было.

Замполит Алексеев отменил просмотры кинофильмов и каждый вечер собирал полк в клубе. Читал лекции о воинском долге и дисциплине.

Начмед Рычко старательно опаивал питерских «гостей».

Удивительно, но дело решено было спустить на тормозах. Формально факт драки доказан был — несколько сотрясений и пробитых голов не скроешь. У Соломона — колотая рана, неглубокая, правда. Предположительно отверткой.

На три недели отправили его в госпиталь, к нашей всеобщей радости.

Порешили на том, что драка возникла внутри самой роты. На почве распития спиртных напитков.

Оказывается, почти все старые в роте той ночью были пьяные в хлам. Не слегка выпившие, как наши, а совсем никакие. Когда прибежал дежурный по части с помощником, а за ними — патруль, никто даже толком не мог рассказать, что произошло.

Много позже, когда Борода уже дембельнулся, я узнал некоторые подробности той операции.

Хитрый Борода через третьи руки загнал в роту банку спирта.

Спирт раздобыли так. Ночью, разумеется, с ведома одного из фельдшеров, влезли в кабинет Рычко. Спирт начмед держал в сейфе, перелитый уже из канистр в стеклянные емкости.

Вскрывать сейф не стали. Просто свалили сейф на тщательно вымытый пол и губкой собрали все вытекшее. Отжали в свою тару, поставили сейф на место и ушли.

Взлом и кражу повесили на роту МТО.

Наказали дневальных, ответственного офицера, замполита роты и самого ротного. Нарядами, лишением отпуска и выговорами.

Рычко пытался привлечь и фельдшера, но тот в момент взлома в санчасти отсутствовал — был вызван на КПП для оказания медицинской помощи сержанту Деревенко, порезавшему руку о консервную банку.

Таким образом, и Борода вышел из этой истории сухим.

На всякий случай наш взвод решили расформировать. Но потом передумали и просто сократили наполовину, до пятнадцати человек.

Кончилось наше особое положение в части.

Теперь на КПП и в караул стали заступать попеременно с другими ротами Правда, слава «отморозков» за взводом закрепилась окончательно.

Из старых ушли от нас Подкова, Быстрицкий и Супрун. Убрали десяток осенников, раскидав их по разным ротам.

Из моего призыва перевели только одного — Черепа. Причем — в роту МТО. Сказать, что Черепу пришлось там нелегко — значит, ничего не сказать. Странно, что его там вообще не убили:

Весна все ближе.

Дикие холода позади. Солнце, все еще маленькое и тусклое, теперь показывается чаще. Пару раз случились уже оттепели.

Небо светлеет. Пролежав всю зиму чуть не на крышах казарм, теперь оно поднимается на положенную ему высоту.

Тревога вперемешку с радостью, смутные надежды и тянущая тоска — все это приносит в душу еще не сама весна, но ее предчувствие.

Весна поменяет многое в нашей жизни. Главное — чтобы она настала.

Для этого имеется ряд мероприятий.

Одно из них — выгон зимы из казармы — успешно выполняют бойцы. Машут полотенцами по всей казарме и гонят зиму к выходу.

Уколов заставляет их не просто махать под койками, а ползти под ними и кричать «Кыш!»

Бойцов, как водится, подбодряют пинками.

Нас уже к этому не привлекают. На нашем счету выгоны лета и осени. Теперь мы лишь наблюдаем. Я волнуюсь за друга Арсена — как отнесется к этому маленький горец?

Но Арсен воспринимает все на удивление легко. Скалит белые зубы и крутит полотенце, как пропеллер.

Завтра — первое марта. До приказа наших старых — шестнадцать дней.

Скорее бы.

Потом еще месяц — другой, и их, наконец, в части не будет. А мы, сидя в столовой, посмотрим на вершину горы, где машет нам рукой маленький человечек, опираясь на длинный черпак.