Кисейная барышня

— Ах, оставьте! — Матрона махнула книжицей, будто услышала забавный анекдот. — Серафимочка — куколка, она в своем французском пансионе едва с десяток проверочных рун на экзамене углядеть и смогла. Любимое дитя всесильного Абызова, да какое ей дело до волшбы, когда весь мир и без того у ее ножек? Милая, очаровательная, кокетливая, но не особо разумная, типичная кисейная барышня.

У Ивана о барышне Абызовой сложилось другое мнение. Но делиться им он не стал.

— Матушка ее, покойная Полина Захаровна, — продолжала Шароклякина, — пожалуй, кое-что могла. Феодосия Львовна была с нею знакома, не накоротке, шапочно, но все же помнит, какова была Полина. Говорит, красавица необычайная, только странная больно. Предвещала. Бывало, подойдет к кому на улице да шепнет тихонько: «Сегодня к вечерне не иди, лошадь понесет да тебя придавит». И сбывалось, бесилась у церкви лошадь, топтала всех, кто предвидению странной барышни не внял. И случаев таких преизрядно было, да только старик Бобынин в исключительность дочери не верил, потому как баб-чародеев не бывает. Все кручинился, что на голову девица слаба, никуда ее не пускал. Так бы и сидела Полина в девках, но… Ах, пикантность в том, что она как раз в девках-то и сидела до тридцати пяти годочков! Но, видно, со временем старик Бобынин хватку подрастерял, отпустил доченьку на выставку. Ванечка, вы слишком молоды, не помните. Первая Мокошь-градская всемирная выставка трудов промышленности, сельского хозяйства и изящных искусств! Под патронатом императорского дома! Великое событие. Десятки павильонов, балы, концерты. Тысячи посетителей отовсюду, промышленники, фабриканты, финансисты, художники, актеры. С выставки Полина домой не вернулась, усвистала за горы с каким-то Абызовым на пятнадцать лет себя моложе. Каково?

Шароклякина раскраснелась, ей так нравилось беседовать с эти внимательным молодым человеком.

Зорин внутренне поморщился. Теперь понятно, в кого у Серафимы Карповны эта страсть первому встречному на грудь бросаться.

— Ав-р-р…

Зорин перевел взгляд. У входа в их с Ларисой Павловной альков сидел Гаврюша и смотрел на чародея с укоризной.

Шароклякина, тоже заметившая кота, прошептала горячо:

— Уж не выдавайте, господин сыскарь, что я, старая баба, вашей зазнобе косточки мыла.

— Она мне не зазноба. — Иван привстал, выглядывая из-за гардины.

В библиотеку как раз входила Серафима, задержалась, полуобернувшись на пороге, что-то негромко проговорила.

— А вы, Лариса Павловна, вовсе обаятельная дама в самом расцвете лет.

— Я рассказала вам то, о чем буду жалеть.

За Серафимой вошла Наталья Наумовна, глаза ее были красны.

— Не жалейте, дражайшая, — скучным тоном сказал Зорин. — Я — сыскарь, мне все говорят гораздо больше, чем собирались.

Девицы спросили о чем-то библиотекаря, тот широким жестом указал в сторону алькова. Зорин вышел им навстречу из-за гардины. Серафима его едва заметила, Наталья же Наумовна, мило покраснев, улыбнулась.

— Лариса Павловна, — Серафима обратилась к Шароклякиной, — спасайте, голубушка.

— Что стряслось?

— Нам с кузиной нужно срочно в полицейское управление, а…

— Я рассчитала горничную, — сообщила Зорину Натали.

— Наслышан.

— Эта мерзавка на прощанье прихватила кое-что из моих драгоценностей. И теперь Фимочка хочет отправиться в местный приказ требовать справедливости.

— Да, конечно, милые. — Злонравный «Ромуальд» полетел на пол, взмахнув крыльями страниц, матрона поднялась.

Кажется, Лариса Павловна стыдилась той увлекшей ее беседы с Иваном Ивановичем. Ему стало неловко. Он поднял злосчастного «Ромуальда» и предложил:

— Барышень, если будет угодно, могу сопроводить я.

— Ах, — пропела Натали, — это было бы чудесно.

— Это было бы чудесно, — холодно проговорила Серафима, — если бы Иван Иванович являлся нашим родственником или хотя бы твоим женихом.

Представив, как чудесно было бы быть женихом Натальи Наумовны, Зорин внутренне содрогнулся.

Серафима всячески избегала встречаться взглядом. «Обиделась? — подумал Иван, затем решил: — Точно обиделась».

— Девочки, не ссорьтесь. — Шароклякина заколыхалась к выходу, взяв под локоток Серафиму.

Наталья Наумовна тронулась следом, оступилась неловко, Зорин, конечности которого действовали прежде головы, удержал ее от падения.

— Благодарю, — проворковала кроткая голубица и вцепилась лапкой в рукав его пиджака.

У крыльца Натали опять оступилась, в ботиночек попал камешек, причиняя боль. Пришлось остановиться, расшнуровать ботинок, энергично встряхивать им, надевать обратно на облитую лиловым шелком ножку, зашнуровывать. Наталья Наумовна, отчаянно краснея, лепетала что-то о неприличии положения и о том, что ни один мужчина до сего момента ее обнаженных ножек не лицезрел.