Кишинев-76

О, сколь сладостно вынырнуть с озабоченным видом из чрева огромного автобуса-ПТС, на борту которого вызывающе алеет надпись «Телевидение» – под взгляды, взгляды девушек! Их, несмотря на общую видимую пустынность парка, набралось немало. Они со смешанным чувством обожания и легкой зависти смотрят на известную эстрадную певицу Ч., которая старательно разевает рот под лирическую фонограмму, собирая при этом чахлые желтоватые цветочки на берегу пруда с глинистой водой. Но заодно девушки смотрят и на нас, деловито снующих, перебрасывающихся многозначительными репликами, осуществляющих, так сказать, техническое обеспечение действа.

Наконец, смолкает постылая фонограмма, прокрученная раз десять, захлопывает рот певица Ч. Съемка окончена, и все дружно поспешают к павильончику со столиками и жаровней рядом, по поводу которого мы вожделели весь день.

Всячески изворачивается в стаканах «Извораш», что, впрочем, отнюдь не спасает его от жадного поглощения. Шипят на решетке колбаски-купаты. Истекает соком багровая плоть помидоров сорта «Бычье сердце». Распространяя умопомрачительные запахи, тушится на медленном огне что-то затейливо-овощное. «Гивеч! – подняв палец вверх, говорит Жора-шофёр, – настоящий гивеч…»

И девушки тут как тут. Приглянувшуюся мне зовут Карина, ей восемнадцать лет. «Так интересно было посмотреть на съемки, ведь по телевизору всё совсем по-другому». Да уж, искушенно киваю я, да уж…

Темнеет. Веселые водители, также не упустившие припасть к «родничку», ловко протискивают грузные туши автобусов по узким аллейкам к выходу из парка.

В центре города телекомпания (в смысле «компания совместно напившихся телеработников») распадается. Мой Валерий Александрович сгинул куда-то еще раньше.

Мы остаемся вдвоем с Кариной. А небо-то! Никогда и нигде больше не видел я таких крупных звезд, как в августовском небе над Кишинёвом-76.

Время уже за полночь, но какая-то птичка упорно продолжает дудеть (и в мире орнитологии есть свои певицы Ч.).

– Я провожу тебя, Карина. Где ты живешь?

– Меня домой уже не пустят.

– Тогда будем гулять до утра. Посмотри, какие на небе…

– Я спать хочу.

– Ну… Может быть, пойдем ко мне в гостиницу?

– Да.

Слово сказано. Мы осторожно пробираемся в наш с Ситниковым двухместный номер ведомственной телецентровской гостиницы. Ложем Валерия Александровича нынешней ночью послужит, должно быть, какая-нибудь лавка в парке имени Комсомола (это в лучшем случае).

Не включая света, я обнимаю Карину, мы делаем совместный шаг по направлению к кровати, еще чуть-чуть, и… с грохотом обрушивается на пол протез, прислоненный к нашему будущему ложу любви.

Я щелкаю выключателем. «Ах, нога!..» – вытаращив глаза, вскрикивает потрясенная девушка.

На моей кровати крепко спит Валерий Саныч – наполовину при параде, то есть в пиджаке, при галстуке, но без брюк. Отстегивание протеза было, похоже, его последним осмысленным действием на сегодня.

Но добрался-таки до гостиницы! С каким же постоянством я недооценивал старую гвардию…

Впрочем… Что нам пьяный инвалид? – пусть себе спокойно спит. Что его ножной протез для влюбленных двух сердез? Вот свободная кровать – ты хотела, детка, спать?..

«Карина, – вкушаю я бессарабские яблочки и сладчайший виноград укромных долин кодровой зоны, п – Карина…»

Утром меня разбудил стук в дверь. Поворачиваю голову – Карина рядом, но ни Валерия Александровича на соседней койке, ни, естественно, его протеза нет и в помине. Не сон ли это был?

Впоследствии выяснится, что проснувшись по обыкновению рано, Ситников со стороны увидел на подушке своей кровати две головы и решил, что теперь уж точно «трэба завязуваты». Но не сразу, не резко. И отбыл на традиционное утреннее рандеву со столичной акулой пера.

За дверью стоял довольно худосочный, но очень хорошенький подросток женского пола лет двенадцати-тринадцати. Маечка, смуглые плечики, намек на только начавшую развиваться грудь. Окинув меня оценивающим светло-желтым взглядом, женоподросток нарочито строго спросил:

– Где Карина? Вчера кое-кто видел, что она сюда пошла.

– Кто кое-кто? – закосноязычел, опешив, я.

Не отвечая на вопрос, как и положено в обращении следователя с уличенным («Здесь вопросы задаю я!»), она, хихикнув, сказала:

– Что, лишили Кариночку детства? (именно так: «лишили детства»). Давно пора…

– Ты ее сестра? – поспешил я уйти от скользкой темы, и это было первое, что пришло в голову.

– Нет, мы с ней в одном классе учимся.

– В каком еще классе?!

– В восьмом.

Вероятно, на лице моем отразилось всё, потому что девочка добавила:

– Нам по четырнадцать лет.

«Как по-разному созревают эти плоды юга! На вид Карине не меньше восемнадцати…» – пронеслось в голове, а искусительница, прочитав мои мысли, вдруг решила доказать, что и она не лыком шита:

– А у меня тоже есть возлюбленный (именно так: «возлюбленный»), ему двадцать пять лет.

И, слегка улыбнувшись и облизав верхнюю губу, юная женщина сделала взгляд порочным:

– И не жалуется…