Кишкодавка

Их глаза встретились на кишкодавке. Его глаза горели новым делом выдавливания кишок из минтая. Ее были равнодушны к сизым и синеватым цветным пузырям, лезшим под напором сильных пальцев из вспоротых, обезглавленных рыб.

Радужный мост, переброшенный от его сердца к её и обратно – был иллюзорен и бесполезен. Где могли встретиться они интимно, чтобы он мог запечатлеть поцелуй на её больших чуть вывернутых влекущих губах – своими, обычными? К тому же она благосклонна была лишь к статусным мужчинам – от ножиста (от слова «нож»), красовавшегося на покете (верхней площадке линии) – к сортировщику, зверски мелькавшему руками, эквилибрирующему гибко извивающимися рыбинами – и выше, к начальству, чего он тогда еще не знал.

Любившая ножистов не была ножиста: ноги не самой большой длинны, хотя и соблазнительны в своей округлости, в пухлости попки, обтянутой гладким тонким велюром. В мягкости и податливости своей.

А вот губы… Они были полновесны и влекущи. Как у Анжелины. При этом под напором обстоятельств, напоминали хлопающие выпуклые губы рыбы из мультфильма, где она пронзительно кричала в песне, пуская пузыри: «…Оставайся мальчик с нами, будешь нашим королем!..»

Ножистов, конечно, легко было переплюнуть интеллектом и желтой зеленью глаз, но… где? Где реализовать свое преимущество рядовому рыбообработчику?

Целоваться, осязая мыльную пену на губах, можно было только в душе (ударение на «у»). Ночью. Но ночи на заводе не было. Не было и перегородок и кабин в «санитарном блоке». Ни в мужском, ни в женском. Каждый здесь демонстрировал перед товарищами по цеху всё, что имел.

Цех работал круглосуточно. И круглосуточно мылись все подряд. Еще и с «мэрээсок» (МРС – Малый Рыболовный Сейнер) бессистемно заходили помыться все как один приземистые, плотные, налитые, наполненные солеными ветрами морей рыбаки. Им необходимо было смыть недельный налет морских брызг. Встать под обильно льющуюся пресную воду.

Комнаты всегда набиты жильцами и гостями, приходившими одолжить кофе, обменяться скаченными еще на Большой Земле фильмами или спрятаться от уборки в комнате. Надышать в спёртом помещении и уйти…

Цех – и вовсе не вариант. Круглосуточно здесь обезглавливали и кишкодавили рыб. Ели, мылись и спали попеременно, не зная ни времени года, ни времени суток.

Оставались укромные места на территории завода. Не каждый мог, движимый похотью и любовью, совокупляться в них беззастенчиво, рискуя быть обнаруженным охраной или насмешливыми товарищами по работе. Не столь уж они были укромны.

Сказывалась еще и эстетическая сторона процесса. Первоначальные встречи, знакомства, проходили в зонах потрошения рыб, их особого навязчивого запаха. Но!.. Запах кишок, память об их цветных пленочках на гладких девичьих щеках отпугивали от женщин лишь слабонервных испитых эстетов. Другое дело – общая технологическая отсталость и отсутствие автоматизации производственных процессов. Они вызывали переутомление рыбообработчиков и препятствовали любви.

Никому из руководства до этого не было дела. Секс среди рыбообработчиков не входил в планы администрации. Она этому не способствовала. И как знать, не лила ли тайно бром в компот и подозрительно жидкий и однородный молочно-розоватый кисель из какого-нибудь ароматизированного (конечно же, китайского) порошка!

В армии, по опыту Иоганна Петрова, легкомысленно занявшегося рыбообработкой на Большежопинском заводе, бром не помогал. А здесь в сочетании с изматывающим, непрерывным трудом давал хорошие результаты. Стоны, если и неслись по закуткам завода, то болезненного, несексуального характера.

О, глупцы, не читающие и не чтящие Питирима Сорокина! Не ведающие, что творящие! А ведь подавление полового инстинкта он называл одной из главных причин возникновения революционной ситуации. Никакие там – «верхи не могут, а низы не хотят!»… Отнюдь. Все могут и хотят. Но им не дают. Тут-то и начинается!..

Питирим был не дурак, а наоборот – социолог. Причем, выдающийся. Это вам любой скажет.

Ох, доподавляетесь!

Отзовется вам бааальшой болью ваше равнодушие и нечуткость. Резче простатита.

…

Кишкодавка, при полном отсутствии досужих разговоров все же гудела от общего движения. От натужного скрипа перегруженных лент конвейера и ветра, поднимаемого мастером смены, стремительно мчащимся вдоль согбенных спин работников, прилепленных к конвейеру тяжелой жизнью.

Прохладный цех был полон весенним гулом. Звоном холодной воды. Свежей сыростью. Запахами талых мартовских, обтекающих по проталинам снегов, приносимых от холодильников ветром, поднимаемым стремительно мчащимся мастером смены. Все это – вперемешку с головокружительным обволакивающим духом не успевшего стухнуть филе белорыбицы.