Кислородный предел

Ни слова Сухожилов, лишь против воли на лице улыбка расплывается. «Три — два» уже, Якут забил, и вот уже черед Сергея наступает; он принимает мяч на левом фланге, и плотью греза одевается: вот как нужно действовать на поле в идеале, без лишнего единого движения, и Сухожилов, повернувшись вокруг оси, пригладив мяч поочередно обеими подошвами, от вечного противника, как от стоячего, уходит, на всех парах летит по флангу и резкую диагональ на штангу дальнюю незряче выдает, скорее там почувствовав, чем разглядев Якута-Байтукалова. Сравняли. И ясно всем, что перелом в игре — не то хирурги несколько расхолодились, уверовав в победу, не то «инвековцы» в себе открыли тот ресурс, о котором не ведали сами. И Сухожилов, расковавшись, напряжение сбросив, вдруг начинает выдавать, чего никто не ждал. Вот, обыгравшись с Разбегаевым, на рандеву с голкипером выходит с острого угла; Мартын пытается достать, настигнуть, но больно гандикап велик — не успевает.

— Всаживай, всаживай! — свои, сходя с ума, на Сухожилова кричат. Но ждет чего-то он и хочет кое-что попробовать, и вышел, сокращая угол, «эдельвейсовский» вратарь, готовый упасть за мячом как подкошенный. И Сухожилов ноги скрещивает, одну вперед выбрасывая, другой тычком неуловимым в дальний угол посылая мяч. И все, в мертвой точке вратарь, не увидел. И рукоплещут все такому эксклюзиву — свои, чужие равно, в восторге одинаковом. Мартын и тот, неподалеку оказавшись, одной лишь левой стороной лица изображает криво нечто одобрительное.

И Сухожилов, вдохновленный шумно-одобрительными возгласами, на острие атаки самовольно перешел, задвигался, как метеор, но вдруг почувствовал — сдыхает. Пятнадцать лет курения, чрезмерных возлияний и нездорового питания так просто не проходят. В печенке будто завращали кривой иглой; дышал он с хрипом, с присвистом, и крепкая, острая влага токсичных испарений нещадно ела Сухожилову глаза. И соляным столпом застыл он на мгновение, позволил беспрепятственно пройти Мартыну, не оборвав его витиеватого прохода к «инвековским» воротам, и будто желтая комета сверкнула и вонзилась в верхнюю девятку — на заглядение, на зависть. Ну, нет, с него живого Сухожилов в этот день не слезет. Бодаться хватит: он, Сухожилов, — у чужих ворот, хирург пусть тоже счастья ищет. Кто больше наколотит. И оба заставляли себя работать на предельных оборотах и, доставая безнадежный перевод, с трех метров мяч вколачивали в просвет между размытой штангой и гигантскими руками вратаря. За лицевую вылетали оба, врезаясь страшно в бортик по инерции. Пять-пять, шесть-шесть, потом опять хирурги повели, и до конца игры уже минута оставалась, и севший на скамейку запасных давно, Шервинский приплясывал на бровке, как Ленин на броневике, и призывал свою команду к решающему штурму. И длинные навесы в гущу игроков пошли, и наградили Сухожилова, на голову ему снаряд пошел — удача редкостная — и прыгнул, головой размашисто кивнул, в девятку мяч переправляя. Красиво вышло. И тут же побежали к Сухожилову свои с Шервинским во главе, с какими-то преувеличенно безумными и неестественно ликующими лицами, и стали тискать и тетешкать его, героя дня, спасителя команды. И все, ничья, судья свисток финальный дал, и все друг с другом обниматься, ручкаться опять идут с ударом крепкого плеча в плечо. «Спасибо за игру».

— Нормально вы сегодня. Мы не ожидали.

— Последний — вообще красавец, гвоздь. И, главное, он как-то сверху вниз пошел.

Опять они с Мартыном рядом — глаза в глаза. Остыли оба, и взаимное теперь во взглядах уважение, как будто взвесили они друг друга, приценились и осознали, что во всем равны, что к одному как будто виду они принадлежат, к одной породе.

— Ты это… извини, — радушно Сухожилов выдохнул. — Нашло, перехлестнуло. Не сильно я тебя?

— Да нет, да разве это сильно? Ты тоже, в общем, извини.

— Заделся я. А кто бы не заделся, когда вот так, как ты меня?

— А, это, — Мартын улыбнулся той прежней, нахальной улыбкой, не совладал с собой, не в силах на мгновение был издевки, превосходства скрыть. — Очко. Ну ты так подставлялся — невозможно не воспользоваться. Огрехи в технике — работать надо, шлифовать.

И в раздевалке все они уже. Все голые, все равные. Кто в душевую сразу, кто на лавках развалился без сил.

— Ребят, а вы пластикой в каких областях?

— Во всех — какая именно интересует?

— Жену решил на тюнинг, что ли? Давай! Отрежем лишнее со скидкой. Любой размер поставим, и разницы на ощупь никакой, как натуральные.

— И что у вас — вал?

— Конечно, вал — народ свихнулся.

— Ну да, по вашим тачкам судя, дело у вас идет.

— А если, в смысле, член?

— Что, комплексуешь? Вроде незаметно. — И гогот поднимается всеобщий. — Да нет, не тот немного профиль. Но если что, могу наводку дать.

— И что — и мужики приходят? На подтяжку?

— Есть и такие.

— А вот что интересно: а своей любимой не хочется порой чего-нибудь подправить? Ну как-то ты, наверное, иначе смотришь, взгляд другой?

— Как Микеланджело, отсечь все лишнее? — усмехнулся Сухожилов.

— Моя не нуждается, — ответил Мартын.